Светлана Алешина - Дьявольский план

— Да бросьте вы, девушка, — с небрежной снисходительностью сказал Чижиков, по-моему, очень комплексующий по поводу своей преждевременной телесной дряблости, — слышали мы про духовные начала, все семьдесят лет нас ими пичкали, — высокомерно произнес он, — где вы этих мамонтов-аристократов видели, этих светочей духовности?

В довершение своей язвительной реплики он еще как-то мерзко, по-евнуховски хихикнул.

— Если у вас с духовностью напряженка, — смерила я его откровенно враждебным взглядом, — то это не значит, что все такие… — я вовремя осеклась. Слово «животные» готово было сорваться с моего языка, но вместо этого я сказала:

— ., такие прагматики, как вы.

Чижиков злобно сверкнул своими хищными маленькими глазками.

— Горячие финские парни… — засмеялся невозмутимо наблюдавший за нашей с Чижиковым перепалкой Францевич.

— Действительно, — радостно подхватил Наперченов, — зачем ссориться, — он адресовал нам с Чижиковым взгляд, полный отеческой укоризны, — давайте лучше выпьем за то, чтобы такие определения, как плебей или аристократ, вообще стерлись у нас из памяти, за то будущее, когда так оно и будет, — с жаром закончил он.

— Тост в духе наших братьев меньших — нагановцев, — усмехнулся Францевич.

— Напрасно.

Михаил Францевич, смеетесь, — авторитетно произнес маститый и массивный Саблин, — напрасно над коммунистами иронизируете, они от нас не отстают.

— Мне, откровенно говоря, наплевать на ваш партийный блуд, — неожиданно резко и прямо сказал Францевич, — сами утрясайте ваши дела с коммунистами.

— Если вы не занимаетесь политикой, политика займется вами, — с горячей убежденностью процитировал палочка-выручалочка Наперченов древнюю мудрость всех ангажированных в политику граждан.

Оставшись совершенно довольным уместностью и трепетной актуальностью старой как мир истины, Владислав Леопольдович растекся в улыбке, живо напомнившей мне разогретую на сковородке халву.

— Уж вам ли, Михаил Францевич, так наплевательски относиться к партийному движению! — уже более миролюбиво, но сильно сдобрив реплику назидательно-воспитательным укором, промолвил Глеб Филимонович. Мы по-прежнему сидели с нелепо поднятыми рюмками, словно манекены, которым неизвестно зачем присобачили питейную атрибутику живых людей.

— К какому движению? — с холодной иронией спросила я, — к «Родине» или «Народи власти»? Нельзя ли уточнить, Глеб Филимонович?

Снова с места — в карьер, слегка покритиковала я себя. Францевич с благодарностью, но и с некоторым беспокойством (думаю, по поводу моей необузданности и непредсказуемости, а также моей горячности и упрямства) посмотрел на меня. Я ответила ему ясным, но твердым взглядом, мол, в Багдаде все спокойно.

— А эту молодую леди кто сюда приглашал? — невежливо вставил Чижиков.

— Я приглашал, а что, у вас есть что скрывать? — насмешливо посмотрел на него Францевич.

Чижиков скривился весь, заерзал, хотел было открыть рот, но тут дверь распахнулась и на пороге возникла вальяжная фигура Женькиного папаши.

— Теодор Георгиевич! — издал радостный возглас Антипов, — а мы вас тут заждались.

— Я и смотрю, с рюмками сидите, — широко улыбнулся и по-гусарски громко захохотал Супрун. — Глеб Филимонович, мое почтение. Дела задержали… Михаил Францевич, рад вас видеть…

«Что, он со всеми будет так персонально и церемонно здороваться?» — нетерпеливо подумала я.

— Оля! Ты-то как здесь очутилась? — он вперил в меня удивленный, даже, я бы сказала, тревожный взгляд. В медовую радость его восклицания закрался деготь смутного беспокойства.

— Здравствуйте, Теодор Георгиевич, мы сегодня с Женькой по телефону как раз о вас говорили.

Супрун смутился, глухо кашлянул, но, быстро овладев собой, растягивая слова, повторил:

— Дети, дети… — он сделал многозначительную паузу, в течение которой с какой-то отцовской грустью и обреченностью качал головой.

— Давайте выпьем за наших детей! — подхватил Наперченов, — у меня младшая школу заканчивает, а старшая — в юридическом.

— Нелегко вам, — с притворным сочувствием сказала я, — сейчас обучение ой какое дорогое.

Я хитро посмотрела на Владислава Леопольдовича.

— У меня вот друг из Чечни пришел, молодой способный парень, поступил в юридический, ну там, льготы всякие, да и сам не глупый, а учиться не смог — слишком много платить. Здесь его льготы и кончились, — с, вызовом посмотрела я на Наперченова, потом — на остальных. Девицы молчали и ошарашено пялились на меня, очевидно, у них не укладывалось в голове, как можно так дерзко говорить с такими влиятельными и состоятельными дядями. — Вот я и думаю, — коварно продолжила я, — хорошо хоть, что вам удается обеспечивать своим детям высшее образование…

Горящий злобой взор Саблина заставил меня умолкнуть. I — Ну, — после томительно долгой паузы, по-прежнему с рюмкой в руке, возвел очи и вдохновенно воскликнул Наперченов, — за детей!

Все дружно (тем более что очень устали держать наполненные «смирновкой» сосуд, осушили рюмки и, покряхтев, как положено, принялись закусывать — кто столь обожаемыми мной соленостями, кто икоркой, кто корейским ассорти и осетровым балыком. Мы с Францевичем ограничились лимоном, потом он положил мне на тарелку кусочек фаршированной грушами утки, а сам взял истекающее душистым жиром свиное ребрышко.

— Хороша водочка, — аппетитно причмокнул своими пухлыми и яркими, как у сусальных ангелочков, губами Теодор Георгиевич. — А ты, Оля, какими судьбами?

— Меня пригласил Михаил Францевич, — подмигнула я не сводившему с меня глаз Наперченову.

Герой-любовник, как про себя окрестила я Женькиного отца, аж поперхнулся.

— Ну, ну, — откашлялся он и налил себе фанты.

— Вот, не далее как сегодня утром общалась с вашим многоуважаемым соперником по выборам… Даже не подозревала, как вы близки. Ну, это и понятно — неужто вы не цивилизованные люди, которые вот так просто, за рюмкой чая не могут по-хорошему обо всем договориться? Что ни говори, а бизнес объединяет людей почище любого Интернационала.

Я думаю, что, несмотря на градусы, я бы даже сказала — им вопреки, присутствующие должным образом оценили мой вопиющий сарказм и едкую иронию. Тем не менее моя реплика осталась без ответа. Да и кто что мог сказать? Мужики снова беззаботно стали наливать, едва удостаивая меня своим вниманием. Мы с Францевичем лениво потягивали коньяк, в то время как выпивающие и регулярно захаживающие в парную — не дай бог красно-кожесть иссякнет — казалось, забыли о нашем присутствии. В общем, православные и достославные мужи допились до такой кондиции, что я могла незаметно достать из сумки «Никон» и, не сильно афишируя его, держа на уровне бедра, начать щелкать. Я не смотрела, что снимаю, не прицеливалась — авось что-то попадет в кадр. Францевич сначала с неодобрением смотрел на мое занятие — все же он тоже, хотел он того или нет, принадлежал к кругу этих людей. Потом на его лице застыло равнодушное выражение. Когда я закончила съемку, он предложил пойти в «номера», находившиеся в другом здании. Я не сказала «нет», но и не дала согласия, и несколько минут мы пребывали в подвешенном состоянии, которое пытались «разрядить» все тем же дагестанским коньяком. В итоге вся компания направилась в это вышеупомянутое помещение, дабы дать отдохнуть своим распаренным телам. Следуй за обществом, мы тоже подались в «общежитие», как иронично назвал гостиницу Францевич.