Андрей Воронцов - Корабль в пустоте

– И что же там написано?

– “Hktaonosi heloke soromš aslaš”. «Сором», как известно, на древнерусском – «стыд», «позор», «срам». «Хтонический» по-гречески – «подземный». Слов “heloke” и “aslaš” я не знал и запросил перевод с разных языков у «Гугла». Он выдал, что по-турецки helak – это смерть, ад, проклятие, что соответствует греческому «коласи» – ад, геенна. Слово aslaš нашлось в литовском и латышском языках и означает «разделять». Такой лингвистический разброс не должен нас удивлять, ибо и древнерусский, и древнелитовский, и древнелатышский восходят к одному балто-славянскому праязыку. В нашем языке это “aslaš” сохранилось в виде слова «слоиться». Заимствования в турецком из греческого – тоже не редкость. Таким образом, есть все основания предполагать, что легендарные пеласги писали на некой смеси древнегреческого и праславянского, и означает Эфестийская надпись примерно следующее: «Подземный ад, позор разделяющим». Но, если я, не будучи лингвистом, так легко перевел ее, то не пеласги были таинственным «народом Х», сделавшим этрусский язык из читаемого нечитаемым.

– Тогда кто же? Есть предположения на этот счет?

– Лично у меня не было, пока я не обратил внимания на одну этрусскую надпись с кувшина, переведенную Матеем Бором. В ней осуждаются «русы», пьющие “c jeme cu hetie”. Что за “hetie”? Первое, что приходит в голову – это хетты. Или, скорее, хеттиты, то есть потомки древнего индоевропейского народа хетты, во времена этрусков уже не существовавшего. Так может быть, это они были геродотовыми «лидийцами», а никакие не пеласги, обосновавшиеся на Апеннинах уже давно? Геродот едва ли знал разницу между лидийцами и хеттитами, жившими в Лидийском царстве. Да и хронология у него хромает: Тиррен сотоварищи никак не могли отплыть в Европу из Лидии за столетие до Троянской войны, потому что никакой Лидии тогда еще не было. А при Геродоте ее уже не было, так что он излагал легенду о происхождении этрусков с чужого голоса. Естественно, при таких обстоятельствах весьма возможны анахронизмы и неточности. Описанный Геродотом голод случился, вероятно, после разрушения Лидийского царства персидским царем Киром в пятьсот сорок шестом году до нашей эры. Тогда всё сходится, и лидийские хеттиты вставляются в схему этрусской истории. Ведь не сразу же они превратились в этрусков, был какой-то период взаимной притирки, едва ли короткий. Фрагмент из него и зафиксировала переведенная Бором надпись на кувшине, что само по себе весьма ценно. Только вот незадача с «хеттским следом»: поздние этрусские надписи не удается прочесть и с помощью хеттского языка, который полностью реконструирован.

– Новый тупик?

– Да, и, похоже, не последний. Предполагается еще, что на индоевропейский язык этрусков оказал сильное влияние какой-то неиндоевропейский, отчего и получился сложнейший субстрат, ключ к которому мы подобрать не можем. Возможно ли это? Возможно: лет за двести до Первой Пунической войны некоторые этрусские города задружились с карфагенянами или финикийцами, семитским народом, проживавшим в Северной Африке. Известные Пиргийские таблички пятого века до нашей эры выполнены на двух языках – этрусском и финикийском. Когда их обнаружили, этрускологи всего мира праздновали победу, думая, что это билингва, и теперь нет препятствий для расшифровки этрусских слов посредством финикийских. Но не тут-то было: финикийская версия оказалась не переводом, а отдельным текстом, хотя и повествующим о том же событии. Однако показателен сам факт появления двуязычных табличек и то, что в своем тексте этруски выказывали почитание финикийской богини Астарты наряду со своей Уни-Юноной (этот фрагмент прочитывается всеми переводчиками). Такое произошло с этрусками впервые после признания ими греческих богов. И, стало быть, более тесные контакты с финикийцами, включая широкие языковые заимствования, вероятны. Между тем, карфагенская религия была далеко не безобидной: там считалось обычным делом сжигать живьем детей-первенцев в качестве жертвы Ваалу и Астарте. Едва ли этруски об этом не знали. Но они, очевидно, искали сближения с финикийцами для укрепления своих позиций в противостоянии с римлянами, а финикийцы хотели от этрусков того же. Эти надежды оказались напрасны: ни карфагеняне не помогли Этрурии против римлян, ни этруски Карфагену, когда Ганнибал вторгся в Италию.

– Этруски поняли, что финикийцы эти никогда не помогают славянам! – сказал доселе молчавший мужчина с рублеными чертами лица и бородой. Народ заулыбался – видимо, бородатый не раз веселил их подобными «приколами».

– Вот и решайте теперь, славяне этруски или русские, даже если они сами себя так называли. И на каком языке говорили те, кто предположительно оказался в Карпатах.

– Русские те, кто говорил на древнерусском. Остальные – этрусские, – предложил простое решение русопят.

– Другими словами, вы предполагаете ввести разделение на “ruscans” и “еtruscans”, где “et” означало бы отступничество от русского? Остроумно.

– А то, – охотно согласился бородатый.

Кто-то пошутил:

– Наверное, теперь конференцию можно вообще не проводить, вы уже поработали за всех.

Я очнулся. Повышенное внимание к моей скромной персоне убаюкало меня. Между тем, за полчаса этого импровизированного интервью ни один мой коллега в зале не появился. Что там этруски – они исчезли давно, а вот где этрускологи? Я что – вот так и буду один целый день вещать журналистам? Нет, поеду в гостиницу. Скажу девушке на регистрации, пусть меня вызвонят, когда они, наконец, соберутся.

Я встал и попрощался с прессой:

– Извините, друзья. Но мне действительно неловко заменять здесь всех. Давайте сделаем перерыв, что ли.

– Напишите, пожалуйста, как точно звучат надписи, переводы которых вы привели, – попросил, протянув мне свой блокнот, интеллигентный мужчина в костюме. – А то с голоса можно напечатать с ошибками.

– Вам как написать: кириллицей, латиницей или «этрускицей»? – пошутил я. – Я, знаете, могу и этрускицей – немного изучил ее, когда писал главу об этрусках для своей книги.

– Давайте лучше латиницей, – серьезно ответил тот. – А то, боюсь, в компьютерной программе нет этрускицы. – Профессионал, сразу видно.

Я написал и пошел на выход. Журналисты мне похлопали. О, слава, как ядовита твоя сладость! Как лишняя ложка сахару в кофе.

Стеклянная громада отеля была видна издали. Он и впрямь напоминал аквариум, только не один, а два, соединенные понизу перемычкой-вестибюлем. Я возвращался на такси, поскольку мне не улыбалось ехать назад в пустом автобусе и со злым водителем. В пронизанном светом «Аквариуме» было по-прежнему пусто, только давешний портье нервно тыкал в кнопки телефона. На меня он посмотрел затравленно. Не сказав ему ни слова, я пошел к лифту.