Сергей Валяев - Миллионер

В чем дело, спросил себя. Откуда ждать неприятности? Это связано с моим новым трудовым делом на валютной бирже, или — с семейством Шепотинник? Не страшно терять деньги, страшно терять людей: их невозможно вернуть из мира теней. Следовательно, мои тревоги связанны с Лидией. Она больна и, подозреваю, что самой скверной болезнью нашего века — раком. Если она уйдет от нас, то Илюша обречен, поскольку потеряет главную опору. Да, он живет в другом мире, но не настолько, чтобы не заметить потерю основодержащего человека. Что же делать?

Мои размышления прерывает телефонный звонок — это рыженькая Жанна, девушка без комплексов и трусиков. Она капризничает и требует продолжения love story. Я отнекиваюсь: устал и завтра трудный день. Какой день, не понимает. Трудный, Жаннэт. Прекрати, смеется крашенная кралечка, что я тебя, бабский угодник, не знаю? А что такое? Ты слишком занят собой, чтобы думать о других, ты слишком любишь себя, чтобы любить других, стало быть, у тебя, поганец, появилось новое увлечение?

— Угадала милая.

— И кто она?

— Она?

— Ну, твоя новая пассия?

— Дурочка, — смеюсь, — моя последняя страсть: делать деньги.

— Фи, как пошло! Ты же романтик, Мукомольников!

— Я трейдер, — отвечаю.

— Зачем материшься? — обижается глупыша, и на этом наш ночной разговор заканчивается.

Я посмеялся: никто не верит, что я могу начать новую жизнь, где буду клепать монеты, как санкт-петербургский Монетный двор. Ну, и пусть. Главное, самому верить в это, как Сын Божий верил в человечество.

Правда, ОН плохо закончил свой мирской путь — люди, которых ОН любил, распяли на кресте, как слишком самобытную личность. Не ждет ли меня, прошу прощения, похожая участь? И с этой еретической мыслью проваливаюсь в топь потных и смятенных сновидений.

Недобрые предчувствия не обманули меня. День не задался с самого начала: я проспал и забыл дома бирку на биржу, где значилось мое конкретное Ф.И.О. Возник неприятный инцидент: я рвался на свое рабочее место, чтобы осуществить сокровенную мечту о миллионе, а два бойца в хаки махали перед моим носом резиновыми дубинками и требовали, чтобы я убрался подобру-поздорову.

— А где господин Брувер? — орал я, норовя выхватить резину из рук старательных секьюрити. — Он меня знает — и знает с лучшей стороны. Ищите, козлы, или я за себя не отвечаю!

В конце концов, последовал приказ невидимого, но бруверного руководителя, и я был пропущен в здание ВБ. Не без потерь с моей стороны один из ударов охранника был таки удачен для него, конечно, и левую руку мою у локтя неприятно ломило. Однако что такое физическая боль по сравнению с душевной — ничто. Моя добрая фея по имени Мая отсутствовала, и это заставило меня решительно потерять голову.

Ах, так, взбеленился, я тут маюсь, пялясь на экран с хреновыми диаграммами, а она, может, тискается с преуспевающим бой-френдом, потешаясь надо мной, доверчивым тушинским лопухом?

Я так нервничал, что обратил на себя внимание Анатолия: проигрываешь, что ли, поинтересовался он с энтузиазмом серийного убийцы.

— Выигрываю, — гаркнул.

— Пережди, — спокойно посоветовал. — Видишь, что делается?

Это я видел — создавалось впечатление, что на экране отражается температура холерного больного: она скакала с иезуитской непредсказуемостью. Например, только я хотел приобрести иены из страны Восходящего Солнца, как они взмывали в цене, точно наши сатанинские СС-20 в звездно-полосатые небеса США.

Потом котировка резко падала — я тянулся к телефону, чтобы произнести нужные слова и обогатиться по самые уши, ан нет, снова катастрофический подъем в заоблачную ввысь.

Черт, что происходит, взорвался я, когда в очередной раз на экране нарисовалась бессмысленная по движению загогулина. И мне, дуралею, объяснили: рынок реагирует на неожиданную тяжелую болезнь премьер-министра Japan — мировые валютные воротилы играют по крупному, а нам, мелочи пузатой, лучше пока не мешаться и ждать своего малого базарного фарта.

После этого сообщения я, наконец, обратил внимания, что мои коллеги поголовно валяют ваньку и глядят на экраны, как домохозяйки пялятся на санта-барбарский пыл под знойными пальмами.

Так, сказал я себе, мало того, что мы уже близко с Гондурасом по общественно-экономическому развитию, но клятые империалисты хотят ещё заставить нас хлебать кипящее дерьмо из мировой параши.

Ну, погодите, сказал я им, брюхатым держимордам, сейчас я вам покажу кузькину мать!

Разумеется, я был не настолько патриотичен, чтобы кидать в топку буржуазных игрищ свои кровные денежки. (Кровные — это для красного словца.). Просто мне захотелось доказать некоторым, что я тоже не лыком шит. Три «зелененькие» сотни — это тьфу, подачка для люмпена в драных кроссовках, однако теперь он в новых свинцовых башмаках, и сознание его дерзко изменилось — изменилось от понимания, что никто, кроме его самого, не исполнит мечту о миллионе в свободно конвертируемой валюте; впрочем, дело даже не в этом плевом миллионе — дело в обретении истинной свободы, о которой в державе вечного рабства и поголовной нищеты, большинство граждан не имеют никакого понятия.

Бедными проще управлять — они невольники на притопленном корабле с развивающимся трехколерным флагом и агрессивной командой надсмотрщиков. Кнут во все времена удобный предмет для государственной власти. Хотя и сладкий пряник припасен для самых послушных. Кнут и пряник — что может быть действеннее для тех, кто родился в рабстве, и не знает такого понятия, как свобода?

Миллион — своего рода фенька для меня, доказательство того, что я существую в предлагаемых условиях нашего лапотного капитализма; и существую легко и свободно.

Миллион — причуда души моей, притушенной житейскими ситуациями, как лампочка в коммунальном коридоре.

Миллион — это символ свободы, о котором грезят миллионы и миллионы несвободных людей.

Словом, коль взялся за гуж, не говори, что не дюж. И, вспомнив эту народную пословицу, я решил действовать, как велит моя интуиция, девица, признаться, капризная и часто вздорная. А что делать? Опыт у меня отсутствует, равно как и девушка Мая…

Последнее обстоятельство меня вновь распалило, как среднеазиатское светило железную кровлю казармы, и я, цапнув телефонную трубку, заорал:

— Сто семнадцатый, блядь! «Братск»! Открываем котировку! На иену, блядь! Пять кусков!..

И что же услышал в ответ:

— Ы, — сказал дилер, воспитанный, очевидно, в книжном Кембридже… и бросил трубку.

Я обозлился: что такое, какие такие игрища масонов мы имеем, почему котировка не принимается? Хотел эти вопросы задать триперному дилеру, а в трубке — мертвая тишина. На мои возмущенные вопли обратил внимание главный менеджер Попович, похожий серым костюмом и пористым сытым ликом на сановника средней руки.