Сергей Валяев - Порнограф

Неожиданно кресло с высокой спинкой развернулось и я увидел… господина Лиськина. Со своей многообещающей ухмылочкой. Понятно, что я занервничал и рука сама по себе ушла под куртку, чтобы вырвать из-под неё «Стечкин».

— И не думай, Ёхан, как тебя там, Палыч, — проговорил шоу-мен, и я затылком убедился в добром его совете: металл ствола, как говорится, остудит любую бедовую головушку.

Грубые руки громил меня разоружили, вытащили бумажник из куртки, а из карманчика рубахи — страничку, которую я показывал пациенту Лб-66 и которую он разрисовал штрихами и кинули в кресло. Что вселяло надежду, если пристрелят, то только после душевной беседы. Следовательно, я могу себе позволить сказать все, что думаю о предателе господине Могилевском.

Боже, как я раньше ничего не замечал! Эти долгие странные отсутствия, эти ухмылочки, эти эстетствующие ужимки при виде крови… И главное, теперь понятно, что Костьку Славича убрали с его интеллигентной сучьей помощью.

— Мойша — ты труп. Раньше или позже, — сказал я и проговорил речь, основывающуюся на образах, услышанных в раннем сонном лесу, когда господин Берековский костерил своего телохранителя. От себя я ещё припомнил Иуду и тридцать сребреников.

Меня слушали самым внимательным образом, словно пытались узнать дополнительную информацию. Обругиваемый покрылся краской стыда за свое незначительное еврейское прозябание и даже не пытался возражать. Великая сила искусства арго в действии.

Наконец господин Лиськин поморщился и сделал знак громиле. Тот без лишних слов саданул меня по уху и так, что возникло впечатление — рядом в космические мерцающие дали стартовала ракета. Я мужественно перенес встряску, вспомнив отчаянных космонавтов, и всем своим серьезным видом показал, что готов к разговору о проблемах дня. Господин Лиськин, на удивление молчаливый, снова сделал знак рукой, и публика удалилась вон. Вместе с бывшим товарищем, но будущим покойником.

Я, переводя дух, гадал, когда он начал нас сдавать. Если с самого начала, то дела плохи. Но скорее всего его купили на середине, скажем так, нашего тернистого пути.

— Ну-с, как дела? — задали мне оригинальный вопрос.

— Какие дела? — развел я привычно руками. — Делишки.

— А я думал, это ты уже труп, — задумчиво проговорил господин Лиськин. — А ты, как мошкара, зудишь-зудишь, — тронул мочку уха. И внезапно гаркнул. — Раздр-р-ражаешь, зараза!

Такая неуравновешенность характера всегда настораживает: либо гены, либо били палкой в детстве, либо употребление наркотической дури. Подобное поведение надо пресекать на корню, и поэтому я эхом возопил:

— Раздр-р-ражаешь, зараза!..

Это вызвало должный эффект: известный коммерсант на поп-музыкальной ниве заметно дрогнул и поменял маску скучающего арлекина на простака (удивленного).

— Ты чего орешь? — спросил миролюбиво.

— А ты чего орешь? — повторил.

— С кем имеешь дело, знаешь?

Я хотел ответить правду, да решил повременить: всегда успею закончить путь под кладбищенскими березками. И поэтому изобразил на лице нечто подобное на деликатную фразу: «А кто ж вас, засранца, не знает?» Господин Лиськин сделал вид, что удовлетворен моим неопределенным ответом:

— Ну-с, как собираешься жить дальше, порнограф?

— Лучше папарацци.

— Папарацци? Ехан Палыч Лопухин — папарацци? — похмыкал. И, продолжая глядеть на меня немигающими глазами, сказал: — А ты знаешь, срань папараццкая, что из-за тебя, анекдота, мы теряем время… Деньги — ху… ня, а вот — время…

— А можно вопрос? — выступил я, как примерный ученик.

— Ну?

— Гамбургер — ваш человек? Ваш, так сказать, источник?

— И что?

— А то, что это он меня заслал к «Метрополю», хотя должен был в «Националь».

— И что?

— Ничего. Все вопросы к нему. Правда, вы его уже наказали, но это ваши проблемы.

Господин Лиськин помрачнел, сраженный такой доходчивой логикой. Потом многообещающе усмехнулся:

— Все правильно, родной, за исключением одного: этот жидок человек Савелло… Был. Решили надо мной пошутить, суки.

— Это ваши разборки, ребята, — поднял я руки.

— Все, закрыли тему, — потянулся в кресле, щелкнул пальцами, как костяшками домино, и проговорил с брезгливостью. — Меня интересует чаепитие…

— Какое чаепитие?

— Твое, папарацци, с Савелло?

Я задумался: в какой же это мы живем стране, где незначительный ленч на природе вызывает такой нездоровый интерес? Черт знает что происходит? Чайку ужо нельзя хлебнуть на свежем воздухе.

— Ну-с?

— О погоде говорили, — признался. — Хорошие деньки, не так ли?

— Не валяй дурака, Ваня, — притомлено проговорил господин Лиськин. Мы знаем все и даже более того…

Лицом я выразил заинтересованность: «и даже более того», скажите, пожалуйста? Мой собеседник понял, что имеет дело с идиотом, включил видео и на экране телевизора я увидел наше конфиденциальное чаепитие на воздушной веранде.

Проклятье! Я себе не понравился: хлюпал из чашки, утирал сопли рукавом и улыбался, как халдей. С такими манерами да в высшее общество? А если серьезно, то работали невидимые папарацци великолепно: было такое впечатление, что съемка велась из космоса. К тому же зрительный ряд сопровождался звуковым.

— Ну-с?

— Нет слов, — признался я. — Умеем, если хотим.

— Ты о чем, Лопухин?

— О работе папарацци.

— Ааа, — протянул, вытягивая из кармана пиджака короб с папиросами. Как собак недорезанных… вас.

— Без нас было бы скучно, — позволил себе заметить.

— А с вами весело, — с наслаждением затянулся папиросой. — Отстреливал бы через одного. А оставшихся — вешал на столбах.

— «И мертвые проснутся».

— Чего?

— Ничего. Мысли вслух.

— А ты рисковый малый, — подобрел лицом, заглатывая наркотический дымок. — Мне такие по душе. — Я поморщился: и этот прохиндей изрекает о бессмертной душе. — Взял бы тебя, да ты не жидок, как Могилевский. С ними легко. А с тобой, сукой… Сам по себе, да? Но мы можем договориться.

— О чем?

— О дискетке, милый, о дискетке. В два миллиона долларов, — лихоимски подмигнул. — Один и два — чувствуешь разницу?

— Не, — признался. — Не чувствую.

— Почему?

— Господин Савелло я обещал первому. А я слово держу.

— Аркаша — говно, — твердо заявил господин Лиськин. — Телячьи нежности. Демократ, мать его так! Козел!

— Он такого же мнения. Что вы, Лиськин, козел! Но это скрывает.

— Хватит! — ударил ладонью по столу. — Два миллиона, и пи… дец!

— Мало будет, — пошутил.

— Мало?

Собеседник от огорчения закашлялся и снова потребовал объяснений. Пришлось поделиться своими сомнениями о том, что моя жизнь стоит пять тысяч долларов (это в базарный день), и платить такому малобюджетному субъекту один или два, или три миллиона баксов по крайней мере глупо и расточительно. На эти верные слова господин Лиськин гадливым движением пальцев открыл мой бумажник, изрек: