Сергей Валяев - Порнограф

— Это таки не Асоль, молодой человек, — услышал незнакомый голос. Это Ося.

— Не знаю никакого е' Оси! — и шваркнул трубку на аппарат, чтобы глубоко задуматься и спросить себя: что ж ты, засоранец, делаешь, что ты делаешь, Мудак Иваныч этакий, делаешь-то что?!

К счастью, словесная экзекуция была прекращена — вновь раздался малиновый для уха перезвон и я услышал все тот же незнакомый голос со старческой хрипотцой:

— Это таки Ося, молодой человек. Мне бы можно господина Лопухина?

Я признался во всех грехах и облил помоями весь женский род. Мои извинения были приняты, после чего я узнал, что мой заказ выполнен и, если молодой человек таки готов его получить, то может прибыть на старое местечко, что у фонтана. Но по-новому времени от прежнего, когда я встречался с милейшими людьми: минус два часа. Я понял престарелого конспиратора и спросил, как я его узнаю?

— Я вас признаю, Иван Павлович, — усмехнулся мой невидимый собеседник. — Надеюсь, вы платежеспособны, как утверждают наши общие друзья?

— Они утверждают правильно, — проговорил с твердостью идиота. — Думаю, Осип, мы ещё потрудимся вместе на славу…

— Осип, хи-хи, — захихикал старичок. — А вы, Лопухин, веселый человек, буду рад с вами познакомиться.

Я бы тоже радовался, как ребенок роликам, когда за информационное фу-фу мне бы вручили три тысячи $. Не бог весть какая сумма, но посетить ресторацию «Метрополь» можно. Чтобы выдуть чашечку турецкого кофе. А потом поиметь орально и анально перламутровую блядь в покоях с обшивкой, напоминающей березовую рощицу в пору весеннего цветения.

Подозреваю, что подобные мысли обуревали князя Сосо Мамиашвили. Он возлежал на аэродромной софе в комнате у Софочки и делал вид, что спит, как комбайнер после трудной и трудовой вахты. Хотя от моего беспощадного ора в телефонную трубку проснулась вся столица, включая и наш коммунальный клоповник.

Присутствие любимой и любвеобильной женщины, пухленькой, как французская булка, не дало повторить товарищу все, что он думает о моих расточительных методах ведения дела. Он лишь попросил Софочку запомнить эту минуту, чтобы быть живой совестью, если я отпущенную сумму спущу в личных целях. Доверие — прежде всего, ответил я и зачем-то понюхал полученные новенькие ассигнации — у них был запах машинного масла.

После я и Александра выпили по чашки чая. Во время чаепития девушка поинтересовалась, почему я так орал, будто меня кастрировали? Вот именно, ответил я, каждый день кастрация, да, Ванечка? Секвестированный одноименной кот согласно мяукнул, мол, в самую, блядь, точку, хозяин, и утащился под пыльную тахту, чтобы в гордом одиночестве помечтать о заплесневевшей колбасе. А, возможно, все-таки и о душистой кошечке?

Я же поспешил на деловое свидание. Небесная печь ещё не раскочегарилась и было приятно гулять по прохладным улочкам старой Москвы. Незаметно для себя самого я пропитался духом этого огромного мегаполиса и, если поначалу он вызывал необъяснимую тревогу, то теперь мы прекрасно чувствовали друг друга. Будучи газетным гонцом за сенсациями, я облазил все улочки-переулочки-закоулочки и мог без проблем проникнуть на любую закрытую территорию.

Однажды я покусился на частную собственность Соединенных Штатов Америки — влез в строящийся кирпичный склеп нового посольства. Это был нетрезвый спор с коллегами в День Печати, в котором Ванюха Лопухин одержал безоговорочную победу. Я носился по крыше и вспоминал нашу матушку, а за мной бегали морские пехотинцы и кричали фак ю. Потом мы побратались и тяпнули виски с водкой на брудершафт с Джеком, Джусом, Джо и Ли Освальдом. А мои протрезвевшие коллеги прыгали за железным забором и матерились от зависти, страшась перейти государственную границу. Глупцы, они не понимали, что рубежи и пограничные столбы внутри у каждого из нас. Человек свободный не имеет границ.

Площадь встретила меня знакомым памятником основателю города, птицами мира, порхающими вокруг него, шумным фонтаном, все тем же уличным фотографом, похожим на грустного ослика из мультфильма, и кафешантаном. Я примостился на его пластмассовый стул и начал по привычке дуть из бутылки газированную водицу.

Размышляя о своих насущных делишках, требующих моральных и материальных затрат, я собственной шкурой почувствовал постороннее внимание. Трудно объяснить словами, но то, что меня, как буку, изучали сомневаться не приходилось.

Что за чертовщина? Кто посмел нарушить мое конституционное право на личную жизнь? Скучающим взором обвел площадь — ничего подозрительного: ковыляют детишки у фонтана, пенсионеры на лавочках изучают политическую обстановку в стране и мире с помощью отечественных дзын-дзе-бао, уличный старичок-фотограф щелкает влюбленную провинциальную парочку и через час они отхватят на веки вечные счастливое мгновение из своей молодой жизни.

Уверен, мне ничего не угрожает; в крайнем случае, галопом вниз по Тверской, зажимая карман с доллярами. Скорее дело в другом: пытаются понять на сколько я платежеспособный и честный малый.

Я вздохнул — что за времена, никакой веры человеку. И, закинув ногу на ногу, расслабился, как медуза на солнце, показывая всем своим видом, что готов для конструктивного диалога.

Это принесло успех. На меня упала тень и я с ленцой поднял глаза, чтобы повторить историческую фразу, мол, какая сволочь застилает от меня светило. И проглотил от удивления язык, когда услышал знакомый старческий с хрипотцой голосок:

— Присяду-ка я, молодой человек. В ногах правды нетуть. Приустал таки, — и на соседний стул опустился уличный фотограф, так похожий на грустного ослика. С оливковыми зрачками, вобравшим в себя всю мировую печаль.

— Здрастье, — глупо проговорил я. — Вы Ося?

— А вы Иван свет Павлович, — добродушно улыбнулся старичок и кивнул на мой «Nikon». — Вижу, мы с вами, Ваня, одного поля ягоды? Можно полюбопытствовать?

— Пожалуйста, — снял фотоаппарат. — Вроде талисмана.

— Добрая машинка, добрая, — вертел «Nikon» в своих руках. — А у меня уникальная «Русь». Из такой вождя всего мирового пролетариата… Не желаете полюбопытствовать?

Я вздохнул — черт-те чем приходится заниматься, но уважил старость и прогулялся до фонтана. Фотоаппарат и вправду был древним, из красного дерева, с потертым малиновым плюшем. Сколько судеб отпечаталось в его объективе, ей-ей… И с этой мыслью вернулся под зонтик. Старый мастер цокал языком и вертел «Nikon», как ребенок новую игрушку.

— Ох, умеют поганцы ладить, — вернул фотоаппарат. — Так, о чем мы это, молодой человек?

— О наших общих интересах.

— Да-да, — пошлепал пастернаковскими губами господин Трахберг. Снимки презабавные. Очень, — и пронзил взглядом, точно шилом. — Но должен предупредить: с огнем играете, милейший Иван Павлович.