Сергей Валяев - Провокатор

— Ох, Москва! — затревожились старухи. — Ох, супостаты там нечеловеческие… Ох, бирюки зажратые, морды во, лосневые! Вовсе о народе не думают думку. Не закройщики они, а кузнецы лошадевые.

— Задами думают! — хохотнул Василий. — Им не людям помогать, а свиньям щетину брить на копытах.

— Надо им Куликово поле… во всей красе, — грозился Беляев. — А чего?

— Ежели докатим… до поля, — вздыхал Ухов. — Чегось мой мотор…

— Выдюжим, Леха! — горячился Беляев. — Вот это Минин, а мы все, выходит, Пожарские… По сусалам ка-а-ак!..

— Не балабонь, Шура, — сдерживал боевого друга Дымкин.

— А чего? Пройдем нашим парадом, как в сорок пятом, — сказал Минин. Помнишь, Саня? Дымыч? Алеша?

— Помню, — сказал Беляев.

— Помню, — сказал Дымкин.

— Помню, — сказал Ухов.

И замолчали, вспоминая себя молодыми. Сгущающиеся сиреневые сумерки скрадывали их лица, глаза, души, и казалось, что над тихой родной землей плывут тени давно ушедших в бой и не вернувшихся из него солдат.

На душе было пасмурно, как и за окном. Осень — пора перемен: небо обложило облаками, и закрапал дождь. Хорошо, что мы успели с дочерью совершить вполне удачную вылазку под чистым небом в мир зверей, мурашек, деревьев и людей. Я вернул после дочь маме. Та тотчас же устроила мне военный парад своих чувств по поводу, как она выразилась, откупа на счастливое детство ребенка.

— И я буду счастлив, — ответил я, — если ты, родная, не будешь болтать с подружками по телефону. Думай, что им говоришь. Моей дочери не обязательно знать твое субъективное мнение относительно моей легкоранимой души.

— Ты идиот. И ты портишь ребенка!..

Тьфу, промолчал я и удалился, неопределенный. Когда у женщины нет каждодневной случки, в процессе которой она разряжается, как трансформаторная будка, говорить бесполезно.

И поэтому на душе у меня дождливая погода, впрочем, как и на улице. Скучно, грустно, и некому дать сто долларов в зубы. Сколько нынче стоит у нас любовь? Вернее, иллюзия любви? Подворотной любви не хочется. Хочется вечной. Увы, вечная посещает только межнациональных героев, и то действующих на киноэкране. Остается лишь напиться, потом еще напиться, потом, напившись, удавиться или утонуть в унитазе. Прекрасные будут похороны, господа, клозетного утопленника!

Кстати, однажды моя дочь поинтересовалась: папа, а есть у тебя костюм? Какой костюм? Ну, такой, как у всех. Нет, ответил я, как у всех нет. А почему? Потому что я не такой, как все. Ур-р-ра, закричала дочь. А в чем дело? Папа, ты никогда не умрешь! Как это? Мама говорила, что людей хоронят только в костюмах, у тебя его нет, значит, ты не умрешь. А-а-а, сказал я, сраженный столь убедительной логикой. Действительно ведь: костюм, как у всех, отсутствует в моем более чем скромном гардеробе. Джинсы, свитера да фрак напрокат. Так что извините, господа, похороны, боюсь, на ближайшее время отменяются.

Что делать? Включаю телевизор, последнюю отдушину. И что странно: по всем программам показывают классический балет «Лебединое озеро». Это меня не насторожило, слишком я человек, увлеченный собственными вариациями на тему озер, рек, болот, морей и океанов. Потом раздался телефонный звонок дзинь-дзинь-дзинь. Звонила, к моему удивлению, героиня экранного полотна и монтажного стола Бабо. В чем дело? Оказывается, как она узнала, меня собираются бить. Хуком слева или справа. А может быть, бутылкой по голове. Так сказать, матч-реванш.

— Ну и что? — спросил я. — Зачем ты мне эту страсть сообщаешь?

— Хочу спасти твою голову. Таких, как она, мало.

Я прервал театрализованное представление:

— Во-первых, голова у меня крепка, как броня. Во-вторых, у меня есть каска и даже бронежилет. А в-третьих, ты талантлива в постели, но бездарна перед камерой, Бабо. Так что ты себя исчерпала как жанр. — И бросил трубку.

О чем говорить? Но снова — требовательный звук телефона. Я цапнул трубку и заорал:

— Слушай, ты, мобилизованная звезда! Ты обрела достойную профессию, но можешь ее потерять! Хотя иметь сахарные губки — это еще не профессия! Ясно выражаю свою мысль?

— Извините, — сказал сдержанный мужской голос. — С вами сейчас будут говорить.

— Чего? — оторопел я.

После паузы послышались странные хлюпающие звуки, словно в болоте полоскали белье; затем раздался характерный, хорошо мне знакомый чмокающий голос. Конечно, я сразу узнал того, кто звонил. Да, это был он, бывший мой школьный приятель, которого я любил и, помнится, защищал. Да, это был он, волей судеб карабкающийся по крутым горкам скользкой власти.

— Что случилось, Ромик? Ты плачешь, Небритая рожа? Или смеешься, Плохиш? Тебя кто-то обидел, Кассир? И почему мне звонишь, враг сирых и убогих? — задавал я бесконечные вопросы.

Наконец сквозь слезы-сопли-чмоки я узнал такое, что понял: если я сию минуту галопом не помчусь к ближайшему аэродрому…

Над Н-ским военным аэродромом пылал кумачовый закат. Транспортный самолет АН-72 готовился к взлету. Генерал Мрачев, сидя у иллюминатора, смотрел на небесные всполохи. Адъютант что-то торопливо писал, разложив бумаги на «дипломате». По проходу шел бортмеханик. Генерал его спросил:

— Почему не взлетаем?

— Костомарова ждем, — ответил авиатор. — Тоже в столицу надумал. — И, пригнувшись к иллюминатору, заметил: — Вон, легок на помине.

Со световыми сигналами на бетон аэродрома выкатила автомобильная кавалькада с серебристым «мерседесом» впереди.

— Тьфу, черт бы их побрал! — в сердцах проговорил генерал Мрачев, наблюдая, как из лимузина выбираются Натовец и Рыжий. — На одном поле бы не сел, — поднимался с кресла.

— Что? — не понял адъютант.

— Пошли отсюда, Слава, — проговорил Генерал.

— Куда?

— Куда-куда! В жопу демократии! — И, грузный, с опущенными плечами побежденного, побрел в хвост самолета.

Под звездным небом гуляло крестьянское сообщество — играла гармонь, откуда-то появились молодухи-доярки, и Василий ходил между ними, как кочет в курином гареме. Дымкин и Беляев продолжали сидеть за столом. Одна из старушек стукнула кулачком по столу и заявила:

— А я тож с вами у поход на лихоимцев!..

— Местов нетуть, бабка! — захихикал Беляев.

— А на броне! — подзадорил Дымкин. — Пехотой.

— Да хучь чертом в ступе! — горячилась старушка.

— Матрена, а ты своего мерина упряжи!.. — смеялись ее подружки. Токо не спутай перёд с задом… Ох, Матрена у нас боевая, вроде как Буденный… Токо без усов… И галифе…

В калитку вошли Минин и старичок в кожушке, похожий на ночного сторожа. К ним подбежали Санька и Ванька. Дед поймал русую голову внука:

— Дозвонился до матери, завтра будет к обеду.

— Ну, дед! — заныл Санька. — Я с вами хочу. И Ванька тоже…

— Э-э-э, герои, малость вытянитесь.