Сергей Валяев - Скорпион

Я родился осенью — 7 ноября, как это не смешно звучит. По знаку зодиака я Скорпион. Что само по себе о многом говорит. Скорпион — знак любви и смерти, сильно влияющий на других. Девиз: «Песнь любви на поле битвы». Скорпион обладает огромной сопротивляемостью и как Феникс может воскреснуть. Вкус к жизни неутомим. Он знает что хочет. Бунтует при любом принуждении, непокорен до анархизма. Индивидуалист, презирающий общественное мнение и обычаи. Его решения бесповоротны. Скорпион не допускает поражений.

Вот такой вот вырисовывается неоднозначный, я бы сказал, образ. Короче говоря, могу ужалить и больно, и даже смертельно.

Но, рожденный осенью, я не люблю это время года: холодно, дожни и много работы.

Впрочем, и здесь мне повезло: когда я вернулся, окрепший и как следует отдохнувший, меня пригласило руководство. Я доложил о выполнении задания и получил устную благодарность. Потом мне сообщили, что папа Вани после случая на дачи, как носитель особо важных государственных секретов, не представляет никакого интереса для нашей службы (следовательно, и для других служб?). Можно подумать, что пуля попала не в мое легкое, но в его умную башку. Не я ему судья, и не дай Бог, когда-нибудь мой сын будет стреляться на моих глазах! Если у меня будет сын?.. Но если у меня будет сын, то оружие я буду прятать далеко.

Итак, я оказался в кабинете начальника Управления; там было прохладно и было много цветов. Наш начальник — Нач — любил выращивать цветы, такая у него была единственная слабость: комнатные растения. У него были нежные руки садовода и убийцы, своими лапищами он разметывал новобранцев по всему спортивному залу, я сам от него когда-то кувыркался, не ведая в полете, где какая часть света находится.

— Так вот, Саша, — сказал Нач, — сгорел твой. И выходит, ты у нас без работы.

— У нас нет безработицы, — заметил я.

— Верно! — Нач обхаживал заросли всевозможных насаждений, вдыхая их запах — пахло, кажется, навозом. — Чудно-то как!..

— Как в лесу, — заметил я.

Интересно, когда пули разносили череп Глебову, о чем он все-таки думал; о чем думал мой друг в ту неожиданную секунду, когда пули разрывали его оболочку. Эх, Глебов-Глебов, он слишком торопил время. А мы живем в стране, где время убивает — убивает тех, кто по легкомыслию поднял голову из-за окопного бруствера.

Нач медленно ходил по кабинету, шаг его был грузен и стар. Нач начинал тянуть лямку этой службы ещё с моим отцом — они были друзья. Даже когда Нач бодро зашагал по служебной лестнице вверх, они дружили. Отцу же, как практику, было не до кабинетных игр за власть. Потом он умер, мой отец. Он умер — я пришел к Начу. Так получилось, что мой отец умер от рака легких, бывает и такое, что человек живет-живет, работает-работает, а потом выясняется, что где-то там внутри, в кумачовой, как знамя, брюшине… и уже ничего нельзя поделать. Можно, разумеется, обратиться к мировым светилам, да метастазы уже расцвели пышным цветом… И человек умирает, потому что ещё не научились как следует лечить некоторые болезни века.

Отец умирал скоро, словно стесняясь, что из-за него, уже опломбированнного беспощадным диагнозом, столько хлопот и беспокойства. У него были худые с синими ногтями пальцы, он царапал ими простынь — она была накрахмалена и за её ткань, как и за жизнь, не было никакой возможности уцепиться.

Так же мать Глебова царапала цинк гроба в надежде увидеть сына. Или она не верила, что там её сын?

Когда вояке объяснили, что он вместо медведя завалил человека, то он, пошамкав вставной челюстью, проговорил:

— Прекрасная смерть! Смерть героя. Я бы тоже хотел так умереть.

Но почему-то не исполнил свою мечту, этот меткий стрелок в маршальских шароварах. Наверное, боялся, что его череп настолько закостенел: пуля расплющится. И он прав: не каждому суждено умереть героем. Для этого надо родиться под счастливой звездой. Или стоять в утреннем счастливом лесу и думать о чем-то своем.

— Как в лесу, — повторил я.

— Вот именно, — Нач взглянул на меня. — Пуля-дура, но в нашем случае, — и не договорил. Очевидно, он все сказал, когда узнал о ЧП на охоте. Тогда он орал примерно так: — Сучье племя! Ублюдки, такого парня!.. — И нам. — Я не хочу вас хоронить каждый день! Вы меня поняли? Сколько можно говорить: нас нет — мы ничто! Мы есть и нас нет. Такая у нас профессия, сынки.

Мы его поняли. И я его понял: нас нет, мы — ничто. Хотя если мы все ничто, тогда кто мы все-таки? Получается, что Глебова вообще не было, тогда спрашивается, кому размозжили голову в утренний час? И кого так торжественно и неотвратимо хоронили?

Нет, я все понимаю, но генерал-майор все же солдафон при всем моем уважении к нему: нельзя жизнь упрощать до такой степени.

Тем более во всей этой истории имеется маленькая, однако существенная деталь. За день до охоты я и Глебов обсудили некоторые проблемы текущего дня. Разговор вышел нервный и неровный. Я больше молчал, потому что простудился: болело горло и текли сопли. ОРЗ, сказал врач. И Глебов решил поехать в лес вместо меня. И оказался удобной мишенью. И теперь я спрашиваю себя: если бы у меня не случилось острое респираторное заболевание? Что тогда? Если бы я не гундосил и не хрипел. Что тогда?

— Ты меня понял, — спросил Нач, — про пулю-дуру?

— Догадываюсь, дядя Коля, — ответил я; мы были одни в кабинете.

— Кому — дядя Коля, а кому — генерал-майор, — забурчал Нач, открывая тяжелую дверцу сейфа. — Был бы батя жив, Саша… — Вытащил из бронированного нутра папочку, бросил на стол. — Полюбопытствуй.

Я развязал бантик на папке — он был атласным и пушился на концах.

— Чайку? — спросил Нач.

Я согласно кивнул, вчитывался а строчки информации. Потом зашумел огромный красавец-самовар, я закрыл папочку и аккуратно завязал на бантик атласные белые тесемочки.

— Ну как? — поинтересовался Нач.

— Большая игра, — ответил я. — Продажа оружия — это всегда опасно для жизни.

— Жить вообще опасно, — хмыкнул мой собеседник. — Говорят, можно умереть.

— Умирать неохота, — вздохнул я.

— Ну и дураком жить не хочется, — отвечал Нач. — Послушай, сынок, не в службу, а в дружбу… — И включил вентилятор как и в тот раз, когда отправлял меня на море, чтобы я переписал записную книжку пресс-атташе, посредника при купли-продажи самого современного военного вооружения для азиатских стран третьего мира, с которыми у нас не было дипломатических отношений.

Выслушав новое задание, я сказал: хорошо, если надо, значит, надо.

— Спасибо, Саша, — сказал генерал-майор. — Об этом никто, кроме нас двоих, — и выключил вентилятор.

— Могила, — ответил я.

— Вот именно, — Нач прятал в сейф заветную папочку. — Вообще-то, настоящий боец должен пасть на поле брани.