Сергей Валяев - Тарантул

За мокрыми, почерневшими и покосившими заборами крылись старенькие домики. Кажется, там жили люди?

Не знаю, что заставило меня прийти на улицу Энтузиастов, 66, адрес, который назвал Соловей. Может быть, хотел убедиться в его словах? Или Алеша пришел попрощаться с милым и простодушным прошлым. И с собой? Трудно сказать.

Открытая калитка скрипела на дождливом ветру. Дом был полуразрушен, со следами пожара, когда-то вырвавшегося из разбитого окна. Хвосты из сажи были похожи на мазки пьяного в дым абстракциониста. В уцелевших окошках пылились занавесочки с рюшечками. Под домом штормил волнами блесткий от дождя кустарник.

Нищий и бездыханный мир, подозрительный своей мертвой тишиной. Я поднялся на крыльцо — из приоткрытой двери тянуло сквозняком.

Окно было разбито на кухне, схожей на мелкую свалку: прожженный матрац, банки, битые склянки, облитая потоками кала плита. И тошнотворный ацетоновый запах, пропитавший притон. Я прошел по убогим комнатам, там находились какие-то полумертвые люди, они смотрели на меня и не видели. В дальней клетушке обнаружил того, кого искал. И не узнал девочку Викторию, превратившуюся в источенную пороком тетку. Была одета в летнее цветастое платьице, на ногах — резиновые сапоги. Похрапывала на панцирной сетке кровати. На изгибах локтей — гематомы от следов иглы.

Ко всему можно привыкнуть, но когда на твоих глазах разлагается тот, кто совсем недавно был чист и вечен в своей молодости, кто тебе нравился…

Хотел уйти, да вспомнил о «продукте». Вырвав кулек из кармана куртки, сделал шаг в сторону кровати и увидел в раковинах чужих глаз перламутровые зрачки. Храп прекратился и слабо знакомый голос с трудом произнес:

— Еп-п-пи за дозу.

— Вика, — сказал я.

Открыв глаза, попыталась сосредоточиться:

— А ты кто?

— Алеша.

— Алеша? — не узнала, скользнув взглядом по руке с кульком. — Солома?

— Овес, — нервно пошутил я.

То, что произошло далее, трудно объяснить словами. Гибнущее, казалось, существо в мгновение ока превратилось в энергичную фурию. Спружинив лопатками о металическую сетку кровати, она взвилась, цапнула кулек и метнулась из клетушки с буйным ором о том, что будет варить «кашу».

В комнатах началось движение — возникало впечатление, что мертвые восстали из тлена. В кухне гремела посуда — я прошел туда. На газовой грелке шипела кастрюля. Моя бывшая одноклассница заливала в неё бесцветный, едкий ацетон; так заботливая мама разбавляет кашу молоком. Потом, помешивая варево ложкой, оглянулась на мой голос и выказала удивление:

— О! Иванов? А ты как тут?

— Проходил мимо.

— На тебя дозы нет, — предупредила, с удовольствием вдыхая пары яда. Из двух стаканов — шесть дозняков и нас вроде столько… Одно плохо вены ушли, — продемонстрировала изгибы локтей. — Спрятались, суки, от иголочки. — Вытащила из тумбочки алюминиевую миску со шприцами. — Прокипятим наши баяны и песенку споем… Ты думаешь, я конченная? Не-а, застопорю себя мигом, вот тебе крест… — И перекрестилась ложкой, которой мешала варево. — У нас тут конченные… и Борюха, и Вовик, и Танька-Соска, и Валька, и Чубасик, и Лужа… И все почему? Нет силы воли, да и кровушка мертвая… А ты меня знаешь, я крепкая, как сталь… Интересно иголочки из стали делают или как?

Она продолжала говорить, а я уходил прочь по вихляющей тропинке. Обстоятельства были выше моих сил: нельзя возродить к жизни, напитанного ацетоном. Нельзя ничего сделать с тем, у кого мертвая кровь.

У моей сестрички Ю тоже оказалась попорченная кровь. Лейкемия, развели руками врачи, стервятники беды, и она, крепышка, неожиданно умерла, а я остался. И теперь вопрос лишь в том, какая кровь у меня, пропитанного войной?

Дождь прекратился — по лужам прыгали солнечные зайцы.

Я прогулялся по центральному проспекту Ленина — городок продолжал жить в ритме провинциальной дремы и полузабытья. Лица прохожих были беспечны и спокойны; кажется, никто не подозревал о существовании бандформирований, о которых меня предупреждала мама.

У магазинчиков суматошились старушки и женщины с детишками. У цистерны с молоком, креном стоящей, как гаубица, я заметил Тоню-Антонио и её пузана Ваню, сидящего в дорожной коляске.

— Салют, герой, — сказал ему.

Кроха недоуменно глянул на меня невинными васильковыми глазами, перевел взгляд на мать. Та обрадовалась:

— Алешенька! Пропал, как сквозь землю провалился. Верно, звонил, а у меня телефон отключили за неуплату, представляешь, стервецы какие, хотя оно и спокойнее, без телефона-то… А зачем телефон? На улице бабки всякие ужасти рассказывают… А ты звонил, да?

— Да, — солгал я.

— Ну вот, — огорчилась. Была такая же — шумная, бестолковая, ещё больше раздобрела. — Ты бы заходил, Алешка?..

— Конечно, Антонио — пообещал. — А герой растет.

— Ой, уже матерится, — засмеялась. — Все дурное от папани. Он у меня дальнобойшик, я говорила?

— Говорила.

— Ой, я сейчас, — громыхнула алюминиевым бидончиком, отдав его продавщице. — Муся, полный, как завсегда.

— Слыхала, — сказала молочница, подставляя посуду под краник. Бандюгов стрельнули в «Марсе»… Я бы их, клятых, сама… огнеметом…

— Ой, не говори, — замахала руками Антонио. — Времена гадские… Я телевизор и не гляжу вовсе, только про животных или путешествия. Ой, Алешка, — вспомнила. — Мне же Вирджиния весточку прислала из Австралии.

— Что ты говоришь?

— Красивая такая, открыточка-то. С океаном и берегом в песочке… Скучает, накатала, по нашим по березкам…

— А по осинам не скучает, — вмешалась Муся, накрывая крышкой наполненный бидон. — Вот люди, все им не так.

— Хорошо, где нас нету, — перевела дух Антонио, кивнула старушкам в очереди. — Дай Бог, всем здоровье… Поехали, Ванька, к своим колышкам.

Я взялся за выгибающуюся рукоятку коляски, она была холодна и отсвечивала серебристый день. Маленький человечек смотрел на лужы, отражающие небо, и, наверно, думал, что это облака.

По-видимому, мой бывший однокашник был прав в том, что кровопролитная баня в питейном заведении городка даже по нынешним смутным денькам, выдалась чрезмерной. Во всяком случае, когда я прибыл на «Розу Люкс» для выполнения своих охранительных функций, то обнаружил ВОХРу в полном боевом составе. Оказывается, поступил приказ усилить боеготовность и бдительность на границах фабричной республики.

— Всех впускать и никого не выпускать, — пошутил я. — А что такое?

— Как, ничего не знаешь? — заволновались Козлов и Федяшкин и начали сказывать сказку о столичной банде, действующей в нашей незлобивой местности.

Что и говорить, мифы в нашей сторонке распространялись со скоростью огня в старом доме. Я узнал много интересного о вооружении шайки, о её методах ведения боев с конкурентами, о том, что к городку подтягиваются танковые батальоны под командованием папы шлюшечной Анджелы.