Сергей Валяев - Трупоукладчик

Через несколько дней я встретился с генералом Матешко. На кладбище. Случайно. Шутка. Хотя какие могут быть шутки на погосте. Но что делать, такой у меня вредный характер. Не люблю помпезную уборку. Скромнее надо быть, господа, скромнее. Даже после жизни.

А дело в том, что хоронили важного чина. Генерала по хозяйственной части. Уж не знаю, чем он там отличился в схватках с унитазами, но уборка была помпезна, точно в куцем деревянном бушлате покоился суперсекретный агент, выполнивший специальное задание Родины. Посмертно.

Венки, буханье сводного оркестра, пальба из орудий, заштампованные речи над могилой, спокойные лица присутствующих, отбывающих повинность. Как мы быстро привыкли к смерти. Раньше крест — как исключение. Ныне — правило. Не знаю, быть может, я ошибаюсь, но кровавый передел территории и власти ни к чему хорошему не ведет.

Но не будем о грустном. Генерал Матешко тоже отбывал повинность. В форме военачальника невидимых войск. И с тоскливым выражением, точно у него сперли автомобиль, сгорела дача и ушла жена. К американскому атташе. А дети с собаками уехали учиться в Гарвард.

Видимо, я был приглашен, чтобы разделить его печаль. Впрочем, в такой сутолоке у могилы почившего в Бозе удобно вести разговоры на отвлеченные темы. А лучше для этой цели отступить к соседним надгробиям, чтобы не мешать курсантам целиться в небо из АКМ-74. Для произведения прощального салюта. (В подобных случаях мне кажется, что живые таким образом пытаются подшмалить душу усопшего. Чтобы ей, душе, там, в раю, жизнь медом не казалась.)

Итак, мы отступили в глубь кладбищенской тишины. И потихоньку продефилировали по дорожке, как бы притомившись от безудержного горя. Шум мероприятия угасал, как закат на Алеутских островах…

Генерал Матешко, взглянув на свои байки скуржавые, то бишь часы, хмыкнул для солидности и сообщил, что выполнил мою просьбу — проверил архив по Кузьмину. Да, тот под фамилией Кузькин посещал Анголу в указанное мной время. Цель командировки — инспекция лечебных учреждений. Хотя отношение к медицине Кузькин хренов имел такое, как он, Матешко, к орехам и кокосам на плантациях Конго.

— А кто второй?

— Был такой Федько. Год в ПГУ служил; вот он вроде как из Пироговки пришел… неоконченное медицинское.

— И что?

— Ааа, ничего, дорогой товарищ…

— Как это ничего? — возмутился я. — Где найти можно?

— А вот тут, — наклонился к могильной плите мой боевой товарищ. Покоится гражданин Федько уж давно.

— Сделали?

— Не знаю. Автомобильная авария. Где-то через месяц после путешествия по Африке.

— А подробности?

— Саша, — укоризненно проговорил генерал. — У тебя совесть имеется? Уж больше двадцати лет… Нарыл, что мог.

— Спасибо, — вздохнул я. Да, рыть дальше некуда. Дальше только могильный холод. — Значит, все.

— Что все? — насторожился Матешко.

— Замарчили батю. Свои. И похоронили. Помню тоже… почти так… Торжественно; у нас уборку научились делать. А мне семнадцать…

Автоматный стрекот холостыми патронами в летние облака сбил меня, как удар; я махнул рукой — что говорить, все и так ясно, зачем слова, если лучше помолчать.

На дорожки выбирался люд, сказавший последнее «прости» высокопоставленному жмурику. Некоторые перепрыгивали через могильные плиты, как козы. То есть особого горя не наблюдалось.

Мне кажется, смерть сама по себе настолько нелепа и абсурдна, что живые не в состоянии проникнуться до конца бесперспективностью своего личного бытия. Ну, не верит человек, что подобное недоразумение может случиться и с ним. Не верит. И в этом, право, сила его, навозной фисташки Вселенной. Придет он от чужой, свежей могилки, откупорит графинчик с серебряной от искусственного морозца водочкой да, перекрестившись, хлопнет за упокой души раба Божьего, чтобы земля тому пухом была, да пригорюнится от сознания бренности и тщедушности своих, но потом — вторую рюмашечку для поднятия тонуса, а за ней и третью… И Слава Богу, жизнь-то продолжается. Все на прежних, привычных местах. Даже любезная, как гремучая змея, супруга на кухоньке шваркает посудой — готовит суп-харчо из сынка и пирожки из доченьки. И прольет счастливчик слезу от умиления к самому себе. Бессмертному. Потому что, пока он есть такой, какой он есть, в слезах и соплях, он есть. И будет всегда. На этом он, венец Природы, стоит и стоять будет. Пока не упадет. От чрезмерного возлияния.

Когда мы с Матешко выбрались за ограду, то обнаружили столпотворение на площадке, где парковались машины. Хай и смог висели такие — хоть святых выноси. Очевидно, все торопились к заветной рюмашке с серебряной лечебной водочкой.

Будучи дальновидным, как шкипер теплохода «Михаил Светлов», я поставил свою шлюпку, то бишь машину, чуть подальше. И открыл её дверцу раньше, чем это мог бы сделать генерал Бармалейчик, лимузин которого находился в самом пекле транспортного хипиша.

Вот почему мы оказались вдвоем. В моей автостарушке. Уже после беседы с высокопоставленным чином у меня появилась шальная мысль, что весь этот бардак с тыхтунами был устроен преднамеренно. Именно генералом Матешко. Чтобы высказать свои претензии. Мне. Хотя понимаю, что предположение мое странно, как дикая алая роза в жопе у дикого пингвина на полярно-рафинадных холодных льдинах.

Я повернул ключ зажигания, машина закашлялась… Вместе с генералом, отвыкшим от нормального, свежего воздуха, вырывающегося из дырявой выхлопной трубы.

— Однако, — проговорил мой вынужденный спутник. — Как на примусе.

— Нормально, — передернул рычаг переключения скоростей. — Главное, чтобы запыхтела, а потом как на ракете.

— Ну-ну, — не поверил Матешко.

И зря. Автостарушку я изучил, как минер ручные гранаты РГД-5 и РКГ-3М. И знал её характер, как верный муж знает характер своенравной, мило-стервозной женушки, способной совершать чудеса как на кухне, так и в койке.

Через семнадцать секунд машина выплюнула сизое, как голубь, облачко и покатила под моим нежным управлением.

— М-да, — проговорил генерал, покосившись в зеркальце заднего обзора. По-моему, он уже был не рад, что согласился совершить променад в бензиновой, взрывоопасной бочке. Как быстро человек привыкает к кожаным креслам и кондиционерам, к личному, чистому унитазному лепестку, к авто, где пахнет, как в дендрарии, к согбенным фигурам подчиненных. — Ты не торопись, не торопись, а то они меня потеряют… Черт знает что, все у нас через одно место… Эх, суета сует… — Заерзал, точно на примусе. — Ну, как дела?

— В каком смысле? — насторожился я. Ох, не нравятся мне такие простенькие вопросики.

— Ну вообще?

— Сидим в окопе, — пожал я плечами. — А что случилось? Нужен для новых подвигов?