Сергей Валяев - Жиголо

Неуверенно переступая, чудная дива входит в мировой океан, смеясь, падает в него и начинает барахтаться в счастливом грехопадении. А что же я, грешник? Ничего умнее не придумываю, как… похитить крылья. Да-да, стянул их самым хамским образом. Кажется, сам не понимал, зачем это делаю, и тем не менее совершил столь неопрятный проступок. И вновь затаился в цепких кактусах, невольно ощупывая крылья — были они легкими, из нежного птичье-поэтического пуха.

Накупавшийся вволю ангелочек выходит из воды — я вижу шафранную по цвету заплаточку между её ладных ножек, которая почему-то не вызывает никаких чувств, кроме умиления. Обнаружив пропажу, девушка ведет себя спокойно: натягивает на мокрое тело платье и смотрит на кустарник, где таится дурачок в моем лице, потом, улыбнувшись проточной улыбкой, говорит:

— «I can't give you nothing but love, baby!»

— Чего? — от удивления вываливаюсь из кактусов.

— «Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малыш!» — переводит слова песенки. — Я тебя приглашаю на танец jig. — И протягивает руки. — Зачем мои крылья тебе, Дима?

— Не знаю, — признаюсь. — Наверное, не хочу, чтобы ты улетела.

— А зачем? — спрашивает. — Будешь меня любить, не улечу.

— Ты ангел?

— Я твой ангел-хранитель, — и, взяв из моих рук крылья, просит, чтобы помог надеть. — Я их снимаю, — считает нужным объяснить, — только когда ты спишь.

— Но сейчас, — удивляюсь, — не сплю?

— Тебе только кажется, что не спишь.

— Да? — перемещаемся по песку в танце jig, не касаясь друг друга.

— Да, — отвечает уверенно.

— А почему именно ты мой ангел-хранитель? — не унимаюсь.

— В каком смысле?

— Ну ты вся такая… — не найдя слов, жестами рисую в воздухе контуры совершенной женской фигуры. — И это… слабый пол ты…

— Это не ко мне, — запрокидывает умытое океаном лицо в немые вечные небеса.

— А имя твое?..

— Даная, — отвечает. — Прости, мне пора.

— Почему?

— Потому, что и тебе пора…

— Даная, ты о чем?

— Просыпайся, милый, — говорит колдовская девушка с крыльями, но уже иным, чем прежде голосом.

— Что-о-о?

— Пора-пора, Дмитрий, — и вижу лицо, мне хорошо знакомое глазами цвета тающих арктических айсбергов.

— Доброе утро, — потянулся к земной женщине по имени Александра.

— Уже вечер, — пошутила. — Спал как младенец. — И приказала, чтобы я привел себя в порядок. — Нас ждет поздний завтрак и работа, — включила магнитофон, который тотчас же ударил африканскими тамтамами.

— А любовь? — шлепал в ванную комнату.

— Что? — не поняла из-за джазового шквала. — Ты о времени? Уже полдень.

— Понял. Спасибо, — и переступил порог ванной с чувством, что недалекое прошлое с Александрой было лишь приятным видением. Иногда кажется, что живем, как во сне.

Сон? Принимая душ, вспомнил странную грезу, где приключилась встреча с прекрасной незнакомкой. Да, она была совершена, эта девушка, от природы совершена, но её полудетские лопатки напоминали крылья… то ли крылья птицы, то ли ангела? Ангела?.. Что за чертовщина? И на этом память отключила прошлое — настоящее врывалось требованием:

— Завтракать! Или уже обедать, уж не знаю!

Прибываю на теплую, как отмель, кухоньку. Обнимаю Александру за плечи. Садимся за стол. Что может быть приятнее завтрака с любимой. Известные наши дела были отложены в дальний ящик и мы говорили обо всем и ни о чем.

— Как ты себя чувствуешь, родной?

— Прекрасно! А ты, родная?

— Лучше всех на свете.

— Не верю!

— А ты верь, — и, как ребенок, показала язык цвета океанской раковины (изнутри).

Вдруг раздался странный живой звук за окном. У меня было впечатление, что бухает оркестр — яростно и неумело. Александра засмеялась: да, именно оркестр, милый мой, духовой, с медными трубами и такими же тарелками гонит в соседний парк отдыха на генеральную репетицию перед выступлением на выходных.

— Как-нибудь приглашу в парк, — пообещал. — Потанцуем под духовой оркестр.

Александра рассмеялась: там только пляшут те, кому за тридцать, и глубоко за тридцать.

— Именно тогда и приглашу, — невозмутимо отвечал, — когда нам будет глубоко за сто.

Оркестрик, бухая, убыл в невидимый парк, а мы продолжили наш поздний ланч, переходящий в ранний обед с видами на преждевременный ужин, во время которого Александра для смеха поведала несколько баек о своей чисто конкретной ментовской службе. Я бы не поверил, однако как тут не поверишь?

Например, такая вот правдоподобная история: в два часа ночи в отделение милиции обратился встревоженный гражданин по фамилии Голиков. По его словам, банда малолеток из пяти-шести человек поймала на огороде его козу Розу и снасиловала несчастное животное. От стыда и позора коза сдохла. Кто будет платить неустойку? Разумеется, хозяину мелкой рогатой Розы поначалу не поверили, потом поверили, когда он предъявил фотографию своей любимицы. (Симпатичная коза была, хотя, видать, не пуританка.) Словом, занялись оперативным расследованием и обнаружили великовозрастных балдуёв аграрного профессионально-технического училища, которые со слезами на глазах, признались суду и оторопелой общественности в глубоко некрасивом деянии. На вопрос судьи объяснить мотивы преступления, один из юных скотоложцев чистосердечно раскаялся и сказал, что он, как все еть Розу Голикову и что очень любит свой родной край, и сделает все, чтобы впредь его приукрасить. Младым любителям родной окраины дали по два года (условно). Говорят, склочный хозяин козы остался приговором недоволен и подал апелляцию. И он, безусловно прав: любить свой край надо, но не до такой же крайней, право, степени.

— Мало дали живодерам, — шутил я, — за Розу.

— У нас самый гуманный суд в мире, — беззаботно смеялась Александра.

— Значит, нам с тобой ничего не грозит.

— Нам? Ты о чем, Дима?

— О наших делах, — перевел тему разговора.

Заметно темнея лицом, Александра махнула рукой в сторону окна, где гулял, как денди по strit, новый день:

— Может, бросим все это! — предложила. — Перелетим в теплые края…

— Только не говори о Майями! — возопил. — Что там делать? Хочешь, чтобы мы жили, как в пластмассовом ведре.

— А здесь живем как?

— Как на свалке, — не без пафоса проговорил. — Но это наша свалка.

— Ты мальчишка…

— А если серьезно, — проговорил с нажимом, — не хочу быть «говны».

— Как? — удивилась. — Кем?

Я объяснил: однажды известный актер театра и кино так изрек о своей «благородной» профессии: «Намажем морды и ходим, как говны». Так вот: не хочу ходить в качестве «говны». И буду делать все, чтобы не находиться в подобном состоянии. Такая вот у меня причуда. Каприз. Вычура моей души.

— Все-все, — пыталась ладонью прикрыть рваную рану моего рта. — Я поняла тебя, милый ты мой «говны».