Аристарх Барвихин - Арена смерти

Как только дверь открылась, и в коридор из скрывающейся за ней комнаты вышел ее хозяин, сидящий напротив двери моложавый высокий мужчина лет тридцати пяти встал со стула и вытянулся по стойке «смирно». Пожилой взглянул на более молодого без всякого интереса и спросил, как спрашивает уставшая от школьных забот учительница на первом уроке в новом классе, водя пальцем по длинному перечню незнакомых ей учеников:

– Майор Быков Андрей Валентинович?

– Так точно, – отозвался стоящий напротив него человек.

– Заходите, – пожилой повернулся и пошел обратно в комнату, даже не оглянувшись на приглашенного, ибо был уверен, что тот непременно последует за ним. Здесь не привыкли повторять что-либо дважды.

Тот, кого пожилой пригласил в комнату, провел рукой по короткому плотному ежику темных волос, поправил галстук и вошел за пригласившим его в небольшое помещение с зарешеченными окнами без форточек, воздуховодов и вентиляции.

Майор войск спецназа ГРУ Андрей Валентинович Быков, прозванный в узком кругу Бык и не оспаривавший это прозвище, вполне мог сесть на один из стульев, но поскольку приглашения не было, он так и остался стоять напротив ничем не примечательного седовласого человека, усевшегося с хозяйским видом по другую сторону единственного в комнате стола. Однако долго Быку ждать не пришлось. Уже через несколько минут он получил из рук сидящего за столом небольшую пачку документов, убрал их во внутренний карман пиджака и стал ждать распоряжений. Прошла одна минута, за ней другая, но никаких распоряжений не последовало. Бык для приличия кашлянул не очень громко, но все-таки достаточно выразительно. Человек за столом поднял на Быка глаза и проговорил чуть-чуть усталым и бесцветным голосом, каким люди по сто раз на день говорят привычную и совсем для них потерявшую какую-либо окраску фразу:

– Надеюсь, товарищ майор, вам не надо говорить о необходимости сохранять полное неразглашение всего того, что с вами происходило все эти годы. Надеюсь, вы меня поняли?

– Так точно, – ответил Бык.

Он ждал, что седовласый скажет что-то еще, но тот убрал в ящик стола опустевшую папку, в которой еще недавно хранились документы Быка, и вопросительно посмотрел на стоящего перед ним майора:

– У вас какие-то вопросы ко мне?

– Никак нет, – отозвался Бык, промедлив самую малость. – Разрешите идти?

– Идите, – равнодушно произнес хозяин комнаты. – Если вы нам понадобитесь, мы вас найдем.

«Вряд ли я вам понадоблюсь», – подумал про себя Бык и, четко повернувшись кругом через левое плечо, вышел в коридор.

Вскоре он уже оказался на улице. Во внутреннем кармане пиджака лежали гражданский диплом, военный билет и трудовая книжка. Ни в одном из этих документов ни слова не было о том, чем он в действительности занимался последние годы.

В документах, которые вынес Бык из неприметного здания в районе Лубянской улицы, не было ни спецшколы КГБ, ни Мозамбика, ни Эфиопии, ни еще с полдюжины стран, в которых ему пришлось побывать вовсе не с целью поглазеть на местные туристические достопримечательности. Не было там ни мерзкого свиста пуль, ни крови, ни смертей, ничего. Будто корова языком слизала целую половину жизни, наступившей с того момента, как его, совсем еще юнца, вытащили из озлобления и ненависти, которыми он был переполнен, ежедневно и ежечасно ведя отчаянную борьбу за право быть просто самим собой, прозябая в этом растреклятом захолустном детском доме, куда угодил он после смерти матери, осиротев теперь уже окончательно, ибо безотцовщиной он родился, да так и прожил все детство, в котором не было ничего, кроме насмешек, ударов исподтишка и его собственного желания доказать всему миру, что он, Андрюха Быков, чего-то в этом мире значит.

И он все-таки выкарабкался, вырвался в другой мир подобно своему любимому книжному герою графу Монте-Кристо. Жизнь его изменилась, изменилась круто и навсегда, не успел он сразу же, в тот же день, дать согласие стать частью Конторы после короткой задушевной беседы с двумя людьми, вызвавшими его в местный военкомат. Согласие тем более решительное, что деваться-то ему, Андрюхе Быкову, собственно, и некуда было. И хотя мир этот, в который он бросился очертя голову подобно тому, как его любимый герой детства бросился в море в зашитом мешке, был совсем не такой романтический, как ему казалось вначале, но все-таки это было нечто особенное, нечто иное, не такое, какое бывает протекание жизни у обычных людей. Мир этот принял его, сделал своим, нужным и важным, в нем каждый знал свое место и свою задачу, соседа справа слева, а главное, с тыла. Конечно, в спецшколе попалось несколько шишкиных сынков, но потом они как-то сами собой куда-то исчезли, а остались рядом такие же, как и он, Бык, большей частью безотцовщина или вообще круглые сироты, для которых спецназ стал и по большей части остался на всю жизнь не просто местом работа, а просто ВСЕМ.

Конечно, они получили защиту от Системы, приличную по тем временам зарплату, какое ни есть, но жилье, а потому и сами защищали её, защищали отчаянно, глотая пули, осколки гранат и снарядов, получая удары ножом таких же профессионалов с другой стороны, пропадая без вести, ибо никто не искал не вышедших в контрольную точку в означенное время и пропавших таким образом навсегда. Бывало, что кто-то из них просто погибал черт его знает в какой мирозданческой глуши. За что? За родину? За Контору? За труднопонимаемые даже ими, людьми совсем не глупыми, политические и архиважные для кого-то там наверху задачи? Конечно, было и это, но только самую малость, ибо больше всего их держали в Системе не капканы, в которые она заманила романтических или отчаявшихся юнцов, а чувство собственной значимости и нужности, да еще, пожалуй, ни с чем не сравнимое ощущение единства с такими же, как и он, быстро взрослеющими парнями, на глазах превращающимися в мужчин, дружба с которыми прошла такие испытания, что даже ее величество смерть была над нею уже не властна.

И вот теперь все это осталось позади, будто и не было вовсе. В очередной раз их всех вывели за штат, а потом и вовсе не стали возвращать в Систему. И от этого уже в который раз переживаемого Быком чувства абсолютной ненужности его вдруг охватила необычайная и такая редкая для его уравновешенного нрава злость. Их всех и его в частности просто взяли и вышвырнули на улицу, вышвырнули спокойно и равнодушно, как выкидывают домашнюю рухлядь или надоевшего щенка.

«Будьте вы все прокляты! – произнес он про себя в сердцах. – Когда вам нужно было, чтобы мы были в готовности номер раз проливать по вашей гребанной прихоти кровь или жрать по полной программе еще какое-нибудь дерьмо, вы были куда как любезнее. Чего только не делали и не говорили. А теперь, когда профукали все, что только можно, выбрасываете на помойку? Ну, уж нет, не на того напали. Не знаю как другие, но я стреляться не стану и в киллеры не пойду. Да и слово какое-то дурацкое придумали – киллер. Называли бы, как и есть на самом деле – душегубы – так и романтики во всем этом было бы поменьше. Киллер, дилер, рокер, брокер. Спекулянт, бандюга да шарлатан – вот и весь сказ. Как ты дерьмо не назови, оно от этого разве меньше воняет?»