Андрей Воронин - Спецназовец. Взгляд снайпера

Юрий аккуратно закрыл футляр и щелкнул замочками. «Эх, Магомед, Магомед, – далеко не впервые с упреком подумал он. – Неужто нельзя было обойтись кинжалом или какой-нибудь саблей? Повесил бы на стенку рядом со своей старой шпагой, и было бы любо-дорого глянуть… А тут – винтовка, да еще такая!.. Кто же делает такие подарки снайперу, решившему завязать? Что же мне теперь – выправить на этот ствол разрешение и охотиться с ним на зайцев? Или это подарок с намеком? Нет уж, дудки, уважаемый, этот номер у вас не пройдет! Миру мир, войны не нужно, – вот девиз отряда «Дружба»…»

Он затолкал футляр в самый дальний угол шкафа, замаскировал одеждой и стал прибирать со стола, привычно думая о том, что с винтовкой надо что-то решать – либо регистрировать, либо так или иначе сбывать с рук, пока не случилось беды. Себя-то он проконтролирует, все его размышления о том, какой дьявольский искус являет собой хранящееся в доме оружие, – это так, философия для начинающих, обиженное бормотание интеллигентного московского мальчика, навеки замурованного внутри матерого ветерана спецназа. Но что, если в квартиру заберется вор? Такую ценную вещь он точно не пропустит, и по Москве пойдет гулять еще один незарегистрированный ствол. А ствол-то настоящий, не «тэтэшка» китайского производства, так и норовящая развалиться на части после первого же выстрела. И рук, готовых без колебаний пустить его в дело, в этом городе сколько угодно…

За окном становилось все темнее. Якушев включил на кухне свет, убрал на место баночку с оружейным маслом, скомкал промасленную ветошь и газету, на которой чистил винтовку, и сунул этот ком в мусорное ведро. Чтобы он туда поместился, на него пришлось хорошенько надавить, из чего следовало, что Юрию предстоит небольшая прогулка.

Старая пятиэтажка, на третьем этаже которой он с некоторых пор обосновался, давно дожидалась и все никак не могла дождаться обещанного еще пять лет назад сноса. Вокруг нее, постепенно подбираясь все ближе и окружая плотным кольцом, один за другим возносились к небу сверкающие стеклом небоскребы современных жилых комплексов, но тут, на узкой кривой улочке в пяти минутах ходьбы от оживленного шоссе, жизнь текла по старинке, ни шатко ни валко. Тут еще можно было изредка встретить бодрую тетку, спозаранку спешащую в булочную в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу, с цветастым платком, для приличия повязанным поверх бигуди, – ну, разве что без свисающей с запястья пустой веревочной авоськи. Здесь, в заросших умирающей от старости замшелой сиренью дворах, еще стучали по вечерам и в выходные дни костяшки домино и в больших количествах обитали пенсионеры, проводящие львиную долю свободного времени под капотами и днищами своих помнящих Брежнева «Волг» и «москвичей». А тезка Якушева, проживающий в соседнем подъезде общительный пьяница по фамилии Березняк, клялся и божился, что совсем недавно видел горбатый «запорожец», который хоть и с явным трудом, но сам, без посторонней помощи, двигался по улице в направлении Ленинградки. Возвращения самоходного раритета Березняк не видел, на основании чего предположил, что «запор» бесследно затерялся в потоке уличного движения, а то и был раздавлен в лепешку сразу же после выезда на шоссе. «К протектору прилип и в Питер уехал», – изрек обожающий блеснуть образностью речи сосед.

Мусоропровода в старой пятиэтажке, естественно, не было, и бытовые отходы отсюда вывозили по старинке, с контейнерных площадок, которые за пару часов до прибытия мусоровоза неизменно приходили в полное соответствие с широко распространенным в народе термином «помойка». Ближайшая такая площадка находилась через два двора от дома, в котором обитал Юрий. Это было немножко неудобно в смысле выноса мусора, но зато избавляло от массы сомнительных удовольствий, выпадающих на долю тех, чьи квартиры расположены окнами на помойку.

Выходя из квартиры с туго набитым черным пакетом, он невольно вспомнил Баклана. Перед тем как отправиться на поиски последнего в своей короткой жизни приключения, сержант запаса Луговой, по прозвищу Баклан, работал охранником в ночном клубе. Профессия диктовала образ жизни: день у Баклана начинался примерно тогда, когда нормальные люди ужинали, а то и ложились спать, и мусор ему тоже приходилось выносить по вечерам, что служило соседям постоянным поводом для замечаний: мол, мусор на ночь глядя выносить – к безденежью. Баклана, который на гражданке, судя по всему, основательно обленился, это безумно раздражало: что же, возмущался он, мне с утра, после работы, специально на помойку бегать?

Из чего, кстати, следовало, что Баклан тоже был не чужд суеверий. Иначе с чего бы ему беситься? Мало ли кто что говорит…

Да, вспомнил Юрий, спускаясь по лестнице, он действительно был суеверным, хотя и старался этого не показывать. Повсюду таскал в кармане бумажный образок святого Сергия Радонежского и искренне верил, что этот обтерханный листок убережет его от пули. И ведь ничего не скажешь: погиб-то он как раз тогда, когда расстался со своей иконкой! Эх, Баклан, Баклан…

Вдоль улицы уже зажглась редкая цепочка тлеющих вполнакала фонарей. Во дворы их свет не проникал, здесь горели только окна, да кое-где – уцелевшие светильники над козырьками подъездов. Выродившиеся, полузасохшие кусты сирени были покрыты редкими, невидимыми в темноте гроздьями чахлых соцветий, от которых исходил едва уловимый, тонкий, памятный с детства аромат. Очень похоже пахли мамины духи; кажется, они так и назывались – «Сирень»…

Контейнерная площадка, в отличие от дворов, была ярко освещена – надо полагать, для удобства роющихся в отбросах бомжей. Впрочем, бомжи уже отправились на покой, и Юрий избавился от своих излишков, никого не повстречав. Освободив руки, он закурил и неторопливо двинулся в обратном направлении. Где-то неподалеку лаяла выведенная хозяевами на прогулку собака – судя по визгливому голосу, мелкая комнатная шавка, испугавшаяся бродячего кота или собственной тени на асфальте. Через соседний двор, выставив перед собой похожие на шарящие в потемках растопыренные пальцы лучи фар, медленно проползла машина – свернула на стоянку, немного поерзала, устраиваясь на ночлег, довольно помурлыкала двигателем, а потом замолчала и погрузилась во тьму. Стукнула дверца, переливчато запищал домофон, и снова наступила тишина – вернее, то отсутствие излишне громкого и назойливого шума, которое в большом городе условно принято считать тишиной.

Юрий был уже недалеко от своего подъезда, когда тишины вдруг не стало. Сначала он услышал звуки, которые просто не мог неверно интерпретировать. В темноте пыхтели, сопели, вскрикивали и сдавленно матерились; слышалось беспорядочное шарканье подошв, треск ломающейся сирени и глухие удары по мягкому. Там, в кустах, явно происходила драка – явление в наши относительно сытые и благополучные времена нередкое, но уже и не такое частое, как когда-то. Дрались, опять же, как-то уж очень долго и ожесточенно; Юрий на слух оценил количество участников данного увеселения и пришел к выводу, что их там не меньше трех, но никак не больше пяти, от силы шести человек. Вмешиваться и портить людям удовольствие у него не было ни малейшего желания – с чего бы вдруг, в его-то годы!