Андрей Воронин - Спецназовец. Взгляд снайпера

– Три богатыря, – громко объявил Арсеньев.

Терентьев без улыбки посмотрел на него и спросил:

– Свидетелей нашли?

– Ага. Опрашивают, – фыркнул капитан. – Ребята просто не справляются, тут этих свидетелей – вагон! И все наперебой рассказывают, как Журбин с Зулусом во дворе полночи на мечах рубились. Сверкнула сабля – раз и два, – и покатилась голова…

Терентьев молча переложил из правой руки в левую портфель, зачем-то поправил узел галстука и спустился с крыльца. Оставшиеся «богатыри» последовали за ним.

– Кого-нибудь подбросить? – спросил следователь перед тем, как влезть в микроавтобус, доставивший его с коллегами из Москвы. Микроавтобус был синий, как прокурорский китель, чем вызывал у капитана Арсеньева инстинктивную неприязнь.

– Спасибо, – за двоих отказался Молоканов. – Мы здесь еще побудем, осмотримся. Может, и впрямь хоть какого-нибудь завалящего свидетеля найдем. Это ж не бог и не дьявол, а обыкновенный маньяк! Не может же он вообще не ошибаться!

– Пока получается, что может, – вздохнул Терентьев, сел в машину и с ненужной силой захлопнул дверцу.

Когда прокурорские укатили, Молоканов отправил недовольно ворчащего Арсеньева помогать остальным оперативникам в поисках свидетелей, а сам, перебросившись парой слов с топчущимся у крыльца сержантом, вошел в опустевший дом. Он немного постоял посреди комнаты над лужей свернувшейся крови, обозначавшей место, где был убит Журбин, а потом принялся зачем-то внимательно осматривать стену напротив открытого окна.

Стена была как стена – ровная, гладкая, пустая, оклеенная светлыми однотонными обоями с тисненым узором. Единственным привлекающим внимание пятном на ней была копия Айвазовского в массивной позолоченной раме. Прищурившись, майор вгляделся в картину, а затем, подойдя вплотную, потрогал пальцем правый нижний угол полотна.

В этом месте в холсте имелся треугольный надрыв, как будто картину прорвали гвоздем или другим острым предметом. Молоканов запустил в дырку палец, пошевелил им, будто и впрямь рассчитывая что-то нащупать, а потом взялся за нижний край рамы, приподнял его и заглянул в образовавшийся просвет между картиной и стеной.

В гипсокартонной плите стены тоже обнаружилось отверстие – аккуратное, круглое, оно располагалось как раз напротив дыры в холсте и очень напоминало пулевую пробоину.

– Сыщики, – презрительно пробормотал майор Молоканов, имея в виду прокурорских, – криминалисты, вашу мать…

Сняв и аккуратно отставив в сторону картину, он вынул складной нож и начал старательно ковырять им гипсокартон, расширяя отверстие.

Ночной воздух был теплым, как парное молоко, и пах молодой зеленью. Над рекой, целиком затопив луговину, похожим издалека на слегка разбавленное молоко неподвижным озером разлился туман. Из рощи доносилось пение соловьев; со стороны заросшего кувшинками и ряской, понемногу превращающегося в стоячее болото старика соловьям вдохновенно и мощно вторил лягушачий хор. В небе, как осветительный прожектор над театральной сценой, зависла полная луна, в сиянии которой все вокруг казалось отлитым из старинного черненого серебра.

По дороге, что, спускаясь с лесистого косогора, ныряла в туманное озеро, шел какой-то человек. На нем был давно ставший привычным глазу любого россиянина камуфляжный костюм, дополненный широкополой, тоже камуфляжной расцветки, матерчатой шляпой с опущенным накомарником. На руках белели хлопчатобумажные рабочие перчатки, выдававшие в нем горожанина, люто ненавидящего комаров и считающего, что лучше быть смешным, чем покусанным. Голенища резиновых сапог при ходьбе негромко похлопывали его по икрам; в правой руке человек нес брезентовый чехол с рыболовными снастями, а левой придерживал лямки заброшенного за плечо полупустого рюкзака. Вся эта амуниция с первого взгляда выдавала в нем рыбака. Конечно, в два часа пополуночи на реке делать нечего, но рыбаки – народ чудной, и случайный свидетель предпринятой в этот неурочный час прогулки наверняка решил бы, что речь идет о попытке вероломно захватить чужое место лова или, напротив, вернуть свое, столь же вероломно захваченное кем-то другим.

Красоты ночного загородного пейзажа не трогали ночного путника: он их попросту не воспринимал. Для него река оставалась просто рекой, дорога – дорогой, а деревья – единственной деталью окружающего мира, от которой была хоть какая-то польза, поскольку они могли в случае необходимости скрыть его от посторонних глаз. Романтическая жилка в его характере не то чтобы отсутствовала напрочь, но располагалась она не там, где у большинства людей, и потому явления и вещи, которые принято называть романтическими, ее не задевали.

Слева от врезавшейся в глинистый косогор дороги из буйных зарослей крапивы поднимался покосившийся забор из проволочной сетки высотой в полтора человеческих роста, а справа над кронами деревьев виднелись посеребренные луной шиферные крыши дачного поселка. Над головой стремительной бледной тенью с распростертыми крыльями скользнула куда-то в сторону реки ночная птица, и спустя секунду из темноты донесся ее протяжный, тоскливый крик. Дорога, колеи которой смутно белели под луной, разделилась на две; одна, плавно изгибаясь, ныряла в гущу ивняка, которым заросла приречная луговина, а другая почти под прямым углом уходила направо, превращаясь в улицу. Это была самая крайняя и наименее населенная линия поселка, о чем свидетельствовали заросшие колеи и заметные даже при свете луны следы запустения.

Человек в рыбацкой амуниции, как ни странно, двинулся не прямо, к реке, а направо, к дачам. Чтобы попасть на обнесенную проволочной оградой территорию садового товарищества, ему пришлось отпереть ржавый висячий замок и открыть железную калитку. Калитке полагалось быть скрипучей, но она не издала ни звука, поскольку чья-то заботливая рука регулярно смазывала петли солидолом. Рыбак аккуратно, без стука, прикрыл ее за собой, а потом, как истинный российский дачник, просунув руки между прутьями, повесил на место и снова запер замок.

Теперь сторонний наблюдатель, случись таковой поблизости, решил бы, что объект наблюдения направляется не на реку, а с реки, не то передумав дожидаться утренней зорьки у костерка из ивовых сучьев, не то просто закончив установку браконьерских снастей – сетей, «телевизоров», донок и прочих изобретений, превращающих состязание человека и рыбы в хитрости и быстроте реакции в бессмысленный аттракцион невиданной жадности. Но никаких наблюдателей поблизости не было: даже те немногочисленные дачники, что оказались на своих участках посреди рабочей недели, сейчас спали без задних ног, намаявшись за день на полевых работах. Об их присутствии напоминал разве что запах навоза, который то и дело наплывал то справа, то слева, перебивая аромат цветущей сирени и наводя на печальные размышления о косности человеческой натуры. «Весенний день год кормит», – гласит старая поговорка. И настоящий, правильный российский дачник ведет себя в полном соответствии с этим перлом народной мудрости, вкалывая на своих шести сотках так, словно от этого и впрямь зависит продовольственная безопасность его семьи. И нередко доводит себя до инфаркта, падая носом в свежую борозду и превращая свой образцово-показательный огород в очередной памятник бессмысленному труду…