Татьяна Полякова - Детектив для уютной осени

– Ты в лес ходил? – спросил он после паузы. – Захарыч говорил, там развалины какие-то интересные.

– Не хожу я в лес, – ответил Стас быстро. – Чего там делать? Сыро, темно. И какие там могут быть развалины? Небось дом заброшенный, и все дела. По области таких домов сколько хочешь. От немцев еще остались. Я как-то в старинный форт лазил, вот там интересно. Решетки, переходы, колодцы какие-то. Говорят, в одном таком форте Янтарная комната спрятана. Ее ведь так и не нашли.

Они немного поговорили про Янтарную комнату, потом Стас сказал, что пойдет пиво пить – наверх уходила шаткая металлическая лесенка, очень крутая. Если по ней подняться, объяснил Стас, выйдешь прямиком в поселок.

Меркурьев пить пиво отказался – не потому, что ему не хотелось, а потому, что пугала лестница почти что в небо, и проводил Стаса глазами.

– Как же, – пробормотал он себе под нос. – В лес он не ходит!

Когда Стас пропал за поворотом лестнички, Василий Васильевич побрел дальше и через какое-то время добрался до маяка.

Облака придвинулись ближе, легкие, ажурные, розовые полосы, освещенные солнцем. Он остановился и стал рассматривать маяк, задрав голову.

Оттуда, с верхней площадки, свалился несчастный Ванюшка. Как он забрался во-он туда, где сидит на поручнях большой белый баклан? Один, ночью и сильно выпив?!

Меркурьев, преодолевая себя, полез по камням к подножию маяка.

Море шумело у него за спиной: шу-уф, шу-уф, и вроде бы поднимался ветер. По крайней мере здесь он был гораздо сильнее, чем внизу на пляже.

Василий Васильевич обошел маяк кругом. Вон полощется на ветру полосатая лента, ею было огорожено место, где лежал труп. Вон следы шин «Форда», их еще не окончательно замело песком. Вон дверь с перекладинами, которая, казалось, сто лет не открывалась, а на самом деле открылась очень легко.

Меркурьев подошел и потянул дверь на себя.

Она распахнулась, и он заглянул внутрь.

В полутьме сразу трудно было что-нибудь разобрать. На полу валялись какие-то ящики, должно быть, из них складывали костер. В углу бревно, вынесенное когда-то морем и притащенное с пляжа. Видно, какая-то веселая компания тут отдыхала. Нужно быть осторожным – битое стекло, железки, кучи дерьма, всего этого наверняка здесь в избытке!

Меркурьев постоял, привыкая к полутьме, потом негромко сказал:

– Эй!..

Отсыревшее эхо ответило глухо и негромко:

– Эй…

Василий Васильевич пошел вдоль стены, обходя доски и ящики, и добрался до винтовой лестницы с отломанной секцией перил. Лестница по кругу уходила в высоту.

Подняться или нет?..

Там, наверху, делать нечего – площадка, скорее всего, давно разрушена, хорошо, если можно просто выйти и постоять. Да и подниматься наверняка небезопасно, лестница уж больно старая.

Василий Васильевич, размышляя таким образом, медленно и натужно поднимался по ступеням. Через каждые десять ступеней он делал перерыв, чтобы ноги немного отошли и снова начали слушаться.

Поднимался он долго и непрерывно ругая себя – куда его понесло, зачем?..

Чем выше, тем целее были ступени, и перила уже не торчали обломанными ржавыми зубьями. Кое-где покосившиеся, они тем не менее плотно сидели в каменных гнездах. Василий Васильевич несколько раз тряс их, проверяя прочность, потом взялся изо всех сил, помогая себе забираться.

Сверху уже слышались отчетливые крики чаек и протяжный, тоскливый шум ветра.

Лестница заканчивалась каменной площадкой, на которой не было ни мусора, ни птичьего помета. В середине площадки возвышалось нечто, напоминавшее круглую колонну – там, должно быть, горел огонь, когда маяк еще действовал, предупреждая корабли об опасной близости берега.

Василий Васильевич, с трудом дыша, подумал, что берег не всегда бывает спасительным, иногда наоборот: близость берега означает гибель корабля. Так странно.

Опираясь рукой о каменный выступ, Меркурьев шагнул на площадку.

Здесь сильно дуло, ветер свистел в старой кладке. Пересиливая себя, Василий Васильевич выглянул за парапет. Земля казалась далекой и неприветливой – камни, песок, и больше ничего. Море, потемневшее за время, что он взбирался наверх, дышало грозно, невесть откуда взявшиеся волны били в каменное основание маяка, пена взлетала высоко, вода обрушивалась на стены и фундамент, и волны продолжали наступление.

Василий Васильевич поежился, до того неуютным и грозным был мир, открывавшийся отсюда.

Зачем сюда понесло Ванюшку, да еще среди ночи, да еще в сильном подпитии? Как он одолел лестницу? По крайней мере, у него должен был быть с собой мощный фонарь, но когда тело осматривали, никакого фонаря при нем не нашли!.. Меркурьев все время был рядом и точно знал, что нашли, а чего не нашли.

Нужно спускаться. А то унесет прямо в море.

Легкие ажурные облака на горизонте собрались в набрякшие сизые тучи, сквозь край тревожно просвечивало солнце, еще не окончательно сожранное небом.

Нужно уходить.

Василий Васильевич повернулся, чтобы начать спуск, еще раз окинул взглядом площадку и заметил за поворотом круглой башенки нечто странное, задержавшее его внимание.

Повернувшись плечом к ветру, он сделал шаг, другой – и остановился.

Привалившись к башенке спиной, на площадке сидела Антипия. Голова у нее свесилась набок, глаза были закрыты. Белые одежды вздымал и трепал ветер.

– Ерш твою двадцать, – очень тихо сказал Василий Васильевич.

Преодолевая ветер, он подобрался к ней, сел на корточки и взял ее за подбородок.

Голова качнулась и перевалилась на другую сторону. Кожа была холодной.

Убита?..

Меркурьев схватил ее за руку, тоже абсолютно холодную и безжизненную, и стал щупать пульс, но он не умел это делать и ничего не нащупал.

Тогда он схватил ее за другую руку и стал искать пульс там, и тоже ничего не нашел. Он принялся трясти ее за плечи – голова моталась из стороны в сторону.

Как долго это продолжалось, он не знал, ему было так страшно, как никогда в жизни, и он пропустил момент, когда она открыла глаза.

Секунду назад Антипия была абсолютно, непоправимо мертвой, и вдруг оказалось, что она смотрит на него.

– Ты что?! – заорал Меркурьев, когда обнаружил открытые глаза. – Чего ты здесь расселась?! Делать больше нечего?!

– Я… упала, – выговорили ее губы. – Кажется.

– Куда, твою мать, ты упала?!

Она пошевелилась и отстранила его руки – он все продолжал ее трясти.

– Ударилась, – сказала она с трудом. – Головой. Или нет?

– Головой, мать твою, ты при рождении ударилась!..

Она задвигалась, встала на четвереньки и свесила голову, которой, по его мнению, ударилась про рождении.

– Больно, – пожаловалась она сквозь завывания ветра. – Как это я так…

– Кто тебя ударил?