Анна Спатарь - Новый Франц Фердинанд

– А в переднике было лучше.

5 глава

Их было так много, что я не знала, куда отвести взгляд.

Длинные и широкие словно блюдца объективы целились на мое заплаканное лицо. К некоторым из этих гигантских подзорных труб были прикреплены листочки белой бумаги, предназначенные для рассеивания света. Маячили, словно мотыльки.

Мария нарочито бережно обхватила меня за плечи и провела к выходу на летное поле, в то время как группа людей с рюкзаками на плечах преследовала нас задом-наперед, – пятясь, и щелкая затворами.

По приезду на аэродром моя новая знакомая из верхов протянула мне теплое пальто и темный платок из кружева. Теперь мой костюм был полностью завершенным.

«Вдова», – говорило черное платье, «вдова», – кричали опухшие глаза, и каждый мой шаг теперь был движением женщины, потерявшей свою половину.

В ту ночь взлетно-посадочная полоса стала декорацией для невероятно напряженной и не раз отработанной сцены.

То, с какой выверенной готовностью были выстроены телекамеры, то, как торжественно смотрелся военный оркестр, как нарядно блестели в свете местных прожекторов солдатские сапоги, напоминало мне вступление к какой-то опере, когда массовка движется хаотично, но в итоге подстраивается в единый ритм. Отнюдь не действительность, в которой в эту минуту существовала я.

Театр боевых действий поставил трагедию, и под звуки траурного марша я стала главной героиней увертюры, написанной пресс-секретарем Решетковским.

Осенний ветер и авиационный сквозняк пронизывали до костей, но я не чувствовала холода, только пустота и бессилие разливались по жилам, все глубже и глубже подбираясь к моей голове.

Вдруг среди собравшихся фигур мне привиделось одна знакомая. Седые волосы, аккуратная борода и профессорские очки. Отец Филиппа тоже был здесь и, казалось, не до конца осознавал происходящее.

– Егор Сергеевич! – я бросилась к единственному знакомому лицу, словно он мог подставить мне плечи и вытолкнуть из того ада, в который судьба поместила нас обоих два дня назад.

– Яна… – его глаза расширились, когда он увидел мое измученное горем лицо. Он произнес мое имя так, словно хотел убедить самого себя, что он не обознался.

– Я не верю!.. Я… – слезы снова превратили меня в немое создание, оборвав на полуслове.

Дело в том, что и говорить уже было нечего. Бесполезно.

Рассеянный гам самолетных турбин слился с партией фотощелчков и молнией вспышек. Я рыдала на плече у своего свекра, не обращая внимания на то, что его глаза оставались пустыми и не мигали.

Мгновения спустя разговоры на площадке притихли, а затворы камер, напротив, гремели еще отчетливее. Я подняла голову, чтобы рассмотреть группу людей, вновь прибывших на аэродром. Новые действующие персонажи.

Отглаженные мундиры натянулись струной, маяки вспышек замелькали с новой силой. Несколько человек в черных костюмах и пара людей в военной форме сопровождали министра обороны и его коллегу по иностранным делам. Первый поприветствовал застывших солдат и направился в нашу сторону. Я понятия не имела, как следует здороваться с тем, кого видишь по телевизору, отдающим честь в кабриолете во время Парада Победы.

Но в ту минуту это казалось мне мелочью. Это не имело никакого значения, как и многие другие вещи с недавних пор.

– Здравствуйте, – он пожал руки сначала отцу Филиппа, а после и мне. – От лица Министерства обороны Российской Федерации, примите соболезнования. Ваш сын и муж погиб с честью, выполняя свой гражданский долг, и похоронен он тоже будет как герой. В этот нелегкий час стоит помнить, что Отечество не забудет его заслуги и вам будет оказана вся необходимая помощь.

Мои глаза щемило от боли, и сквозь тяжелые веки я смотрела в его лицо. Кто ты? Зачем ты говоришь мне все это? Все эти фразы?

Зачем, ведь все эти почести мне его не вернут, не вернут его скромную улыбку, слегка поднимающую уголок губ, не вернут красоту его глаз, его запах и его мысли, и все его незапятнанные идеи.

Вот бы отмотать время назад.

Не хочу знать всего этого ужаса, не хочу стоять здесь, не хочу.

Шесть человек несли гроб, доставленный военным самолетом.

Их медленный-медленный марш становился все тяжелее и четче. Грубые звуки труб били меня по черепу и тревожили кровь. Все зрение, вся мозаика жизни сузилась до одной точки, триколора, под которым лежал мой муж, моя кровь, мое солнце, мое золото, мой воздух.

Было невыносимо страшно столкнуться с правдой, узнать, что все это теперь не просто слова в газете, все мои раны обрели физическую форму.

Но до тех пор, пока крышка гроба оставалась закрытой, у меня была надежда на то, что я сплю.

Мои колени подкосились. Отец Филиппа успел подхватить меня, с другой стороны ему помог какой-то мужчина со звездами на плечах.

Я выстояла. Я встретила его на исходе сил. Легкие болели, болело лицо, волосы, ногти, зубы и каждая клеточка моего ошалевшего тела.

Когда все формальности были соблюдены, а речи зачитаны, Мария подошла ко мне и сказала, что в аэропорту ожидают медики. Мне должны были измерить давление и дать успокоительное, а после со мной должен был поговорить психолог. Я приняла седативы, но отказалась тратить время на беседы с незнакомыми людьми, и, вместо этого, попросила еще раз увидеться с Егором Сергеевичем. Мне казалось, что только он мог разделить мои эмоции, ведь только он знал Филиппа дольше меня.

– Яна, Яночка, тебе нужно отдышаться, – вдали от камер он стал чуть энергичнее, а интонации в его голосе снова напоминали назидательную речь профессора на экзамене.

– Вы все знаете, ведь так? Вы должны мне рассказать! Я знаю, что он доверял вам, что он спрашивал у вас совета, – я теребила его за плечи, разглаживая плотную ткань пальто.

– Не уверен, что сейчас будет лучшее для этого время. Мне очень тяжело, дорогая, – он отвел взгляд и сжал губы.

– Егор Сергеевич, я не могу так. Они сказали мне, что его обманули, что его подставили. Я как подумаю об этом, то мне хочется умереть.

Седой мужчина пошевелил челюстями и заговорил после продолжительной паузы:

– Он всегда знал, на какой риск он идет. Думаю, и в этот раз он знал, что его ожидает. И я не вправе его судить, если он посчитал, что так будет лучше, если он хотел… помочь людям… – его речь снова обессилела и превратилась в разорванное ожерелье, с которого соскакивали слова-бусины, – отдать долг… родине… президенту…

В моей голове сразу возникло лицо последнего.

Добрые в силу возраста, но безжизненные глаза холодного цвета. Нос-пирамида – гораздо шире внизу, чем у лба. Тонкие соломенные волосы, почти полностью охваченные сединой. Квадратная челюсть. Морщинистый лоб, ровные узкие губы, сжатые в беспристрастной ухмылке.