Марина Серова - Тайная комната антиквара

— Ничто не предвещало беды? — наконец-то смогла вставить слово и я.

— Да нет, что вы! Напротив! Дела его, сколько я знаю, шли хорошо… Хотя, конечно…

Тут Николай Петрович несколько замялся и, уловив вопросительное выражение моего лица, продолжал почти таким же конспиративным тоном, каким за минуту до этого говорила Вера:

— Вы знаете, при Верочке я не хотел говорить, чтобы не расстраивать ее, но вам я могу сказать. Если вы ведете расследование и все такое… Ведь антикварное дело, оно тоже… Всякий норовит обмануть, нагреть на тебе руки. Того и гляди, либо подделку продадут за подлинник — бешеные деньги в мусорную яму выбросишь; либо настоящую вещь хотят за копейки купить. Сколько случаев-то таких… А не получается купить, могут и… того…

— Вы считаете, что Самуила Яковлевича убил кто-то из несостоявшихся клиентов?

— Ну, зачем же так сразу, — снова засветился благодушной улыбкой Шишкин. — Сразу уж и убил! Я не знаю, кто убил. Может, это просто хулиганы были.

— Хулиганы бы деньги взяли и мобильник, а у него все было на месте, милиция проверяла.

— И милиция даже проверяла? Ах, какие молодцы! Да, милиция сейчас не то что раньше. Настоящие профессионалы. И проверят все, и выяснят…

— Вы, кажется, начинали говорить о том, что антикварное дело иногда бывает опасным? — постаралась я вернуть его к реальности, видя, что он как-то уж чересчур закатил глаза и вознесся в эмпиреи.

— Да, да, бывает и опасным, — зажмурив глаза от удовольствия, говорил Шишкин. — Особенно если предмет драгоценный. Инкрустация, например, или что-то в этом роде. Драгоценные камни, они вообще, знаете ли… особенно алмазы. Или, точнее, бриллианты. За некоторыми целый кровавый шлейф тянется.

Он говорил с таким удовольствием, с таким наслаждением произносил красивые слова «инкрустация», «драгоценные камни», что я перестала понимать: то ли я сейчас пытаюсь выяснить, из-за чего могло произойти убийство антиквара, то ли мне рассказывают чудесную старую сказку про пещеру Али-Бабы. Тряхнув головой, чтобы освободиться от грез, я поспешила вернуться к действительности.

— То есть, если я вас правильно поняла, в руках Самуила Яковлевича время от времени оказывались довольно ценные предметы?

— Почему нет? — взглянув на меня с добродушной лукавой улыбкой, ответил мой собеседник. — Он был известен в городе, к нему приходили люди, у него была репутация. Вы знаете, частные коллекционеры не любят огласки. И они не всегда могут сказать, откуда появилась у них та или иная вещь… Вы понимаете? — совсем уж двусмысленно посмотрев на меня, спросил Шишкин.

— Вполне.

— Ну вот, ну вот, — снова зажмурил он свои кошачьи глаза. — А Шульцман — это имя! Если он предлагает вам вещь, вы можете быть уверены! Да, можете быть уверены. Но не нужно лишних вопросов. Хотите купить — покупайте, а если будете задавать много вопросов, никто не станет иметь с вами дела. Так-то! Это, знаете ли, своего рода этика: никто не спрашивает, откуда у вас появилась эта вещь. Хотите проверить подлинность — пожалуйста, но происхождение, это уж, извините, вас не касается. Впрочем, я уже говорил вам, Шульцман имел репутацию, поэтому вещь, купленную у него, как правило, не проверяли. Всем было известно, что он человек дотошный и с подделкой сам не свяжется.

Да, о дотошности господина Шульцмана, помнится, мне довелось слышать совсем недавно от уважаемой Юлии Степановны. Именно эта дотошность была причиной того, что я чуть было не обвинила в убийстве его ближайших родственников.

— Конечно, бывали случаи, когда он продавал и копии, — продолжал Шишкин, — с картин, например. Он ведь занимался и картинами. Но если речь шла о копии, то он так и говорил: это копия такого-то мастера, за подлинник не выдавал. И, между прочим, могу вам сказать как профессионал, экземпляры иногда попадались прелестнейшие, — он снова блаженно зажмурил глаза, как будто говорил о вкусном блюде.

Такой поворот беседы был очень кстати. Помнится, Вера говорила мне, что до пенсии Шишкин работал хранителем в нашем городском музее. Учитывая, что музей — это одно из возможных мест получения (честным или нечестным путем) старинных вещей или, например, картин, не помешает поподробнее расспросить благолепного Николая Петровича о его прошлой профессиональной деятельности.

— Если не ошибаюсь, раньше вы работали в нашем музее?

— Да, работали мы, работали… — мечтательно протянул Шишкин. — Хорошие были времена!

— Чем же они так хороши? — игриво спросила я.

— Ах, деточка, вот доживете до моих лет, тоже будете вспоминать свою молодость, тоже скажете, что хорошее было время. Жизнь кипела! Казалось, что все впереди… Эх-хе-хе… Это сейчас понимаешь, что впереди была только пенсия и именно те годы были самыми счастливыми, а тогда…

— Но разве не скучно было молодому человеку работать в музее с вещами, которые уже отжили свой век, стали историей?

— Скучно?! Ну что вы! Впрочем, наверное… наверное, для человека, который смотрит поверхностно, дело так и представляется. Но на самом деле эта работа очень интересная и часто даже непредсказуемая. К тому же я всегда интересовался историей, историей искусств, в частности, был увлечен… Вот я сейчас вам говорил про драгоценности, что иногда у них почти человеческая судьба, а знаете ли вы, какая судьба бывает у некоторых картин? О! О некоторых из них целые романы можно написать. И это будут романы, полные приключений, погонь, заговоров и убийств. Да, убийств. А вы говорите — скучно! Нет, деточка, скучно тому, кто дела своего не любит, не интересуется ничем… а кто с душой работает, тому никогда не скучно.

Это был очень трогательный монолог во славу музейного дела, но в практическом плане для моего расследования он ничего не давал, и из всего сказанного мое внимание остановила только фраза, касающаяся заговоров и убийств.

— И из-за каких же картин в вашем музее случались убийства? — пытаясь говорить в шутливом тоне, поинтересовалась я.

— В нашем музее, к счастью, убийств вообще не случалось. Вот кражи иногда бывали, что правда, то правда, а вот от убийств… как говорится, бог миловал.

— Что вы говорите? И кражи бывали? Скажите, пожалуйста! А я думала, в нашем городском музее, кроме образцов старинной вышивки, и ценностей-то никаких нет.

— Ну, это вы напрасно, — даже немного обиделся мой собеседник. — Насчет вышивки не знаю, а картины у нас были очень приличные. Да что это я — были и были, и сейчас есть. Вы в музее-то нашем бывали?

Признаюсь, тут он меня поймал. В казино бывала, в кабаках тоже, в морг даже наведывалась, а вот в музей что-то пока не заносила меня детективная судьба.

— То-то вот, — назидательно говорил Николай Петрович, уловив мое замешательство, — сами не знаете, а говорите. У нас в музее, если хотите знать, даже подлинники старых мастеров были! И Рубенс, и Тициан. Да! Не полотна, конечно, так, эскизы, наброски, но Тициана даже и набросок иметь — это вам не шутки. А уж про наших нечего и говорить. И Васнецов, и Айвазовский, и Врубель, все у нас были. И все, заметьте, подлинники. А вы говорите!