Лариса Соболева - Три грации на обочине

– Мне сказали, у вас срочное дело, я слушаю.

– Вчера двое гадов напали на мою дочку, – произнес Ласкин.

– В какое время это было? – заинтересовался Павел.

– Время? Ну, а в какое время дерьмо из нор выползает? Ночью, конечно… вечером то есть. Поздним вечером… где-то ближе к одиннадцати.

– Можно подробней?

– Подробней? Можно…

Да что там ему собираться? Тельняшка на нем, штаны спортивные тоже, куртку с кепкой надел – и вперед. Но фонарик запропастился… Без фонарика по ночным улицам никак нельзя, деревня все же, шею свернуть – как нечего делать. И потом фонарик нужен для Насти, это сигнал, что он встречает ее. Поиски привели в комнату с телевизором, перед которым сидела Роза.

– Ты охренела? – сверкая гневом в крошечных глазах, психанул Ласкин. – У нее дочка в опасном положении, а она расселась тут в креслах и кино смотрит! Где фонарик?.. Я кого спрашиваю? Фонарик где, зараза такая?

– На кухне посмотри, – вяло бросила Роза. – Вчера брала, что, нельзя? Свет погас, вот и взяла. Хм, фонарика ему жалко.

– Жалко! – огрызнулся Ласкин. – Потому что на место не ложишь! Сколько раз говорил: берешь – положь на место! Вот сейчас нужен, где он?

– На шкафу глянь, кажется, туда поставила.

Фонарик там и нашел. Ласкин схватил его, проверил – горит ли, чтобы не подвел, и поторопился за курткой, но, надевая ее, вернулся к Розе, потребовав:

– Поднимай задницу! Со мной пойдешь Настю встречать.

На слух Роза уловила нечто новое в муже, который в течение совместной жизни неизменно находился в стабильной пассивности, расшевелить его – легче мертвого из гроба поднять. Она повернулась к Ласкину всем корпусом, в удивлении подняв брови и взявшись за подлокотники, словно готовилась вскочить, бежать за ним на край света. Не вскочила и не побежала, Роза живет в уверенности, что все плохое уже случилось, хуже не будет, она лишь настороженно протарахтела без обычного припадочного крика:

– Не пойду. Учить надо нашу Настьку, что нервы трепать родителям нельзя! А то распустилась: когда хочет, тогда домой и приходит. Пока замуж не вышла, дома в девять обязана быть.

– Сказал бы я тебе… – Ласкин в сердцах махнул рукой, ибо взаимопонимания между ними как не было, так и нет, да пошел к выходу. Однако последнее слово выкрикнул, выходя из дома, и жена услышала: – Дура!

А ночь дышала холодом, но так всегда бывает, когда из комфортного тепла сразу на улицу выскакиваешь, не лето же. Ласкин подумал, зря он не остограмился перед походом, теплее было бы, впрочем, в некоторой степени его грела злость. Ух и зол был он на жену Розу. Шагал Ласкин по темным улочкам, ежась от холода, шагал и ругался вслух, жаль, женушка не слышала:

– Вот поганка мухоморная! Допросишься, я тебе начищу… Будешь у меня бегать по крышам, как кошка драная, ты у меня без диет похудеешь. Люди женятся по залету из благородных позывов, а меня угораздило из жалости! Я тя приютил, прописку дал, зарплату отдавал… почти всю! А ты…

Так было до тех пор, пока не очутился перед двумя дорогами, одна вела к городской окраине, вторая – к пустырю. Отчего-то у Ласкина защемило внутри, сердце словно сжала невидимая рука, а ведь мотор никогда не беспокоил.

– Не-ет, – протянул Ласкин, подумав, что Настя не мама-дура, через пустырь не потащится. – Про бомжей вспомнит, они там ночуют иногда, правда, летом. А вдруг… Нет, ну, я же сказал ей!

Ласкин двинул к городской окраине, дорога предстояла длинная: сначала вдоль поселка, потом вдоль складских ангаров в отдалении, потом она поворачивает и тянется вдоль частного сектора. Не сделал и десяти шагов, как споткнулся о выступ, чуть не растянувшись на дороге. Матюгнувшись, Ласкин посветил фонариком, из земли торчала большая сланцевая пластина толщиной аж в три пальца. Ласкин нагнулся и попробовал вытащить, чтобы отбросить в сторону, а то будет идти старуха какая и убьется на хрен. Пластина прочно сидела в земле, он решил днем прийти с инструментом, стал выпрямляться и вдруг заметил приличный кусок арматуры. Такое добро и валяется?

Ласкин поднял прут – ровненький, прочный, витой, тяжеленький… И вдруг сам от себя не ожидал: он развернулся и быстро зашагал в сторону пустыря. Ну, сопротивлялась душа, на ногах висла, не пускала его по дороге, по которой велел идти Насте. Теперь он матом крыл не Розу, сегодня виноватую во всех смертных грехах, но и дорогу, а главное – себя, ибо только идиоты меняют маршрут…

– Па-па! – долетел до его ушей пронзительный вопль.

Это был голос Насти! Голос отчаяния и ужаса, отчего мороз пробежал по спине. Ласкин рванул на крик, бежал он, пожалуй, быстрее собственных возможностей, не чуя под собой ног, которые частенько крутили на погоду. Одна мысль била в лоб, отчего, казалось, он разламывается на части: успеть бы! Вот и фонарь, как пограничный столб между поселком и пустырем. Стоя в тусклом световом пятне, чтобы его было видно издалека, Ласкин заорал во все горло хрипло и надрывно, размахивая лучом фонарика:

– Настя!.. Я здеся-а! Настя!.. Отзовись!..

Прислушался… Тишина чертовая! Как такое может быть? Отсюда он слышал крик Насти, она где-то недалеко. Ласкин еще позвал ее, бегая из стороны в сторону, но в световом пятне, чтоб она видела его и хотя бы подала знак… Ему ответила тупая тишина, в которой вообще нет звуков! Как будто все люди разом передохли вместе с кошками, собаками и тараканами. Ласкин не знал, куда податься. А правда, куда бежать? Пустырь вот – перед ним, но такой огромный, чуть ошибешься и – не станет Насти, как той девчонки.

– Что же делать, а? – осматривая темноту, пробормотал едва слышно Ласкин. – Да где ж ты, зараза такая…

В какой-то момент, когда он окончательно отчаялся, потеряв надежду, прямо перед ним темнота раздвинулась, как ему почудилось, и Настя выбежала оттуда босая, без пальто, а на дворе не лето. Главное, живая! На этом разбор внешнего вида падчерицы пришлось закончить, так как за ней из той же темноты выпрыгнули два молодчика.

– Папочка! – кинулась к нему Настя, ковыляя и едва не падая.

Из последних сил она добежала до Ласкина и буквально повисла на нем, не дышала, а хрипела, смеялась и плакала одновременно. Теперь она знала: он защитит, спасет, заступится, оттого радость и рвалась, несмотря на опасность. Не ускользнуло от Ласкина и то, что Настя очень напугана, измотана – тут понятно: она убегала по пустырю. Однако не время утешать ее, ибо напротив шагах в двадцати стояли, тоже надрывно дыша, две сволочи, которые гнались за девчонкой – это ж как дважды два. И гнались с самыми плохими намерениями. Устали, гаденыши. Ласкин отодвинул Настю себе за спину, приказав:

– Уходи. Домой беги. А я с ними потолкую культурно. – Он не выпускал их из поля зрения, для начала заговорил мирно: – Мужики, че надо? Зачем девчонку напугали?