Денис Воронин - Колея к ржавому солнцу

– Спасибо.

Деньги бы, конечно, не помешали. Полина Ивановна почти до копейки сняла свои сбережения, хранившиеся, как она говорила, «в книжке». Этого хватило на похороны по эконом-классу. «По деревянному тарифу», – словно не замечая стоящего рядом Тима, прошептал менеджер конторы ритуальных услуг коллеге. Памятник, который должны были поставить только через полгода, заказали самый простой. На граните выбьют имя, фамилию и годы жизни «1989–2013». Никаких «Мы помним…», так дороже. И зачем писать «Мы помним…» на камне? Достаточно просто помнить. Один венок. И всё.

Дождь усилился, словно хотел, чтобы его закопали в землю вместе с Максом.

– Бабушка, ты как? – Тим посмотрел снизу вверх на пожилую женщину.

– Да ничего. Сердце только болит немного… Пройдет, надо было таблетку взять… Ты-то держись, парень.

На ее пергаментных щеках влага с неба смешалась со слезами. Не поймешь, чего больше.

Гроб наконец опустили в могилу, словно в чей-то ненасытный рот. Рот, как слюной, чмокнул скопившейся на дне водой. Один из рабочих вполголоса чертыхнулся. Тим стоял, закусив губу, но, услышав тихое беззлобное ругательство, не выдержал и разрыдался, уткнувшись в коричневое пальто и обхватив бабушку, последнего близкого ему человека в этом угрюмом, безразличном ко всему закутке Вселенной.

Что ему нужно? Зачем он ее догоняет? Может, маньяк? Вот никакой веры в людей… Может, она просто оставила что-то в баре, и он пытается вернуть ей забытое? Инга похлопала себя по карманам. Телефон, кошелек… Ключи в руке… Вроде всё при ней. Или он всего лишь так энергично хочет с ней познакомиться, этот хмурый парень, будто спрыгнувший с черно-белых фоток Антона Корбайна?

Усталая зимняя улица с моросящим дождем. Мертвое серое небо, от одного взгляда на которое хочется с головой забиться под одеяло. Влажный воздух, перенасыщенный выхлопными газами. Каша подтаявших, рассыпающихся на пиксели сугробов с черными штрихами брызг вдоль проезжей части и курагой собачьих экскрементов со стороны тротуаров. Налипшая на автомобили городская грязь, скрадывающая их заводские цвета.

Февральский Петербург в объятиях проституирующей погоды.

И на размытом фоне города – парень в черной куртке и накинутом на глаза капюшоне. Едва ли не бегом приближавшийся к Инге, он на секунду показался ей молодым рок-стар, вроде «депешей» или «роллингов», какими их навсегда запечатлел на пленке Корбайн.

Несколько лет назад, когда она хотела стать известным – ладно, пусть хотя бы не известным, а просто профессиональным – фотографом, Инга так часто и подолгу сидела над работами знаменитого голландца, что многие выучила наизусть. Поза, угол поворота головы, взгляд мимо камеры, пейзаж на заднике… Что это за волшебство? Какой такой магический проявитель был у него, что получались такие снимки? А может, все дело в его двухметровом росте?

Из-за Антона Корбайна она начала фотографировать.

И не в последнюю очередь из-за него же и забросила свой «Nikon», поняв, какими жалкими и натужными были ее попытки скопировать стиль нидерландского фотографа рок-звезд, прикоснуться к настоящему искусству, хоть на пару шагов отойдя от селфи и снимков в стиле: «Я красивая сбоку от пальмы». Последним ее опытом оказалась фотосессия на свадьбе подруги, первой из их компашки «Bitches and Witches», как они сами себя называли, выскочившей замуж. Инга не заставляла жениха, упитанного мо́лодца в костюме с дурацкой гвоздикой в петлице, и невесту, миловидную шатенку в кремовом платье и с обязательной корзинкой подвядших роз, позировать, а снимала их в стиле папарацци: со спины, сбоку, поправляющими прически или принимающими поздравления по мобильнику. В общем, пыталась делать небанальные снимки. Позже, просматривая получившийся материал, Инга поняла, что кто-то на небесах – тот, кто заведует фотоделом, – посмеялся над ней. Кадры, все до одного, вышли на редкость неудачными, только подчеркивающими недостатки моделей. Подруге Инга соврала, что в процессе съемок у камеры накрылся объектив, и поэтому снимки оказались испорчены. Теперь ее «зеркалка» пылилась на шкафу. Продать камеру у Инги не поднялась рука. Все равно что котенка утопить. Так она и не стала фотографом, угрохав на попытку им сделаться почти год по окончании института.

Родители тогда ничего ей не сказали. Потомственные интеллигенты, до какого-то момента они старались не лезть в дела дочери. Мама – врач, папа – ведущий инженер в НИИ. Детство Инги прошло в благоустроенном трехкомнатном храме дома сто двадцать первой серии. В храме, потому что родители были богами. Мама – всепрощающим Христом, ругающим только за редкие пропуски занятий в музыкальной школе, где Инга училась по классу фортепьяно. По молодости хипповавший, веривший в карму и перерождение, слушавший «Аквариум» и читавший Керуака отец – Буддой. Была еще бабушка, олицетворявшая собой гремучую смесь богоборчества и военного коммунизма. Жить в таком пантеоне было нескучно, но так эмоционально сложно, что иногда девочке Инге казалось, что еще немного – и она сойдет с ума. Не сошла. Потому что первыми с ума сошли сами боги.

В начале перестройки отца позвали в компьютерный бизнес, представлявший собой в те годы перепродажу оргтехники «желтой» сборки. Дела сразу пошли в гору. Со временем родители стали обеспеченными, но всё так же любили книги, музыку, театр и дважды в год – в день знакомства и в день свадьбы – ездили в Таллин, где когда-то повстречались впервые. Единственным минусом оказалось, что по непонятной причине деньги превратили их из спокойных, уравновешенных, пускай и со своими странностями, людей в оголтелых психопатов вроде гангстеров из «Бешеных псов». Они орали по пустякам друг на друга, на коллег, соседей и родственников, били посуду, ломали вещи. Однажды отец с пеной у рта выкинул из окна восьмого этажа новенький «бумбокс», потому что Инга, тогда еще школьница, обманула его, сказав, что выучила уроки. Всего лишь обманула, но отцу этого оказалось достаточно.

– Будь ты моя жена, а не дочь, улетела бы в окно следом! – крикнул он тогда.

В другой раз ее мама до хрипоты спорила с телевизором, показывавшим передачу «Здоровье», с тезисами которой она была не согласна. Или на чем свет стоит кляла прическу Жанны Агузаровой и саму певицу, концерт которой показывали по ТВ. Попытавшийся пошутить над ней отец Инги получал свою порцию женского возмущения. Потом родители успокаивались, мирились, извинялись, раскрывали Ремарка или Гранина, включали Баха или Гребенщикова, но назавтра или в крайнем случае послезавтра все повторялось. Так что Инга как-то вдруг оказалась в камере пыток нервной семьи представителей среднего класса. Впрочем, пытки были только моральными, рук ее родители никогда не распускали. Наоборот, с годами у них появились по отношению к ней сентиментальные чувства. Единственная дочь. Красивая, умная. Когда сразу после защиты диплома Инга объявила родителям, что не хочет искать работу по специальности («Управление технологическими инновациями»), а собирается стать фотографом, они сказали: «Хорошо, давай вперед!» Только отец добавил: «Раз уж не собираешься работать, думаю, с твоей внешностью тебе лучше было бы попробовать в модельном бизнесе». В ответ на его слова Инга поморщилась. Подобное ее не интересовало.