Людмила Мартова - Лунная дорога в никуда

– И что было дальше? – с волнением в голосе спросила менеджер Даша.

Как успел заметить Макаров, натурой она была явно романтической, иначе не волновалась бы так из-за пошлого, по своей сути, рассказа о краткосрочной интрижке, которую сейчас богатый американец укутывал романтическим флером. Измена есть измена, как ты ее ни назови.

Он не подозревал Сэма в осознанном желании приукрасить прошлое. Спустя годы многое видится в совершенно ином свете, и человеческая природа такова, что в нашей памяти чувства сохраняются возвышенными, отношения идеализированными, а объяснения самых низменных поступков – достойными и заслуживающими сострадания.

Сейчас пожилой мужчина был совершенно искренним, описывая свою несостоявшуюся любовь, но в то же время никакого сострадания к нему Макаров не испытывал, а в самой истории видел лишь низменные порывы – желание приехавшего в Москву мужчины, вырвавшегося от жены и маленькой дочери, которых он не любил, оторваться на полную катушку и взять от подвернувшегося «случая» по максимуму, чтобы было потом что вспомнить.

– Ничего. – Сэм пожал плечами, в очередной раз повернув в руках свои весьма ценные часы. – Она встала и ушла. Из моего номера в отеле и из моей жизни.

– Тогда с чего вы взяли, что у вас есть в России ребенок? – Этот вопрос задала Настя, и Макаров, в который уже раз, удивился странной горячности в ее голосе. Прежде он считал девушку своего друга особой уравновешенной и немного сонной, а тут надо же, как ее увлекла история совершенно случайного человека. Или и впрямь все женщины одинаковы?

– Года через три после того, как я вернулся домой, в Нью-Йорк, я неожиданно получил письмо, – медленно сказал Сэм. – Судя по штемпелю, оно было отправлено из одного из отелей, потом, когда я начал искать, узнал, что именно там жили ученые, приехавшие на международный симпозиум по психологии. В конверте была короткая записка о том, что, пользуясь оказией, этот человек передает мне письмо от женщины, которую я знаю как Жаворонка. Послание оказалось короткое. Она писала, что живет хорошо, но след, оставленный нашей встречей, оказался гораздо глубже, чем она думала. Она так и не смогла меня забыть и, кроме того, воспитывает нашего общего ребенка, которому уже исполнилось три года. Она смогла закончить институт, но уехала обратно в провинцию, откуда была родом. И еще она написала, что ни о чем не жалеет.

– У нее что, был ваш адрес?

– Да, я давал ей свой адрес, вернее, он был указан на регистрационном листочке, который мы все заполняли в гостинице. Она попросила разрешения переписать.

– Экий вы беспечный, если бы она заявилась к вам домой, что бы вы тогда сказали Клэр? – с усмешкой спросил Илья.

Голдберг снова покачал головой.

– Молодой человек, это сейчас мир стал совершенно стеклянным и вас могут найти на другом конце земного шара даже без всякого адреса. Тогда мне совершенно ничего не угрожало. Ваша страна жила за железным занавесом, и никто даже представить себе не мог, что когда-нибудь это изменится. Нет, уезжая из Москвы, я был убежден, что никогда больше не увижу Жаворонка. Так оно и вышло. В том письме она ни о чем не просила. Просто хотела, чтобы я знал, что стал отцом во второй раз.

– И вы теперь решили найти своего ребенка? Зачем? – спросила австриячка Анна. Очки на ее круглом личике поблескивали, в них тоже отражался огонь, из-за чего выражения глаз за стеклами было не разобрать.

– Сам не знаю, если честно. Как-то захотелось подвести черту под этой историей. Клэр давно в могиле. С Дженни мы не общаемся. У меня даже нет места на земле, которое я мог бы назвать родиной. В Израиле я чужой. В Америке меня больше ничего не держит. Я скитаюсь по миру, как лист, носимый ветром. А здесь, в России, у меня есть продолжение, причем от женщины, которую я пусть и недолго, но очень любил. Более того, меня не оставляет мысль, быть может, напрасная, что и Жаворонок может быть еще жива. В конце концов, она была моложе меня. Ей тогда только-только исполнилось двадцать, значит, сейчас нет еще и шестидесяти. Может, они нуждаются в помощи. В общем, я решил их найти.

Раздался звук разбитого стекла и тихий вскрик. Все отвлеклись от американца и как по команде повернулись к столу. Там, в дальнем конце, на углу, где обычно никто не хочет сидеть из-за дурной приметы «счастья в личной жизни не будет», сидела белая, как мел, костюмер Маргарита Романовна, кажется. На ее коленях темнело красное пятно. Макаров даже напрягся вначале, решив, что это кровь, но потом, приглядевшись, с облегчением выдохнул. Нет, всего лишь вино.

– Что случилось, Рита? – мягко спросила Холодова.

– Нет-нет, ничего, – пролепетала женщина, лицо которой теперь сравнялось по цвету с пролитым вином. – У меня бокал выскользнул из рук. Боже мой, какая же я неловкая! Простите меня ради бога.

– Сейчас я все уберу, – к столу подскочила хозяйка усадьбы Татьяна. – Вот, держите салфетки, чтобы промокнуть лужу. Сейчас я заменю скатерть. И не переживайте вы так. Это же сущие пустяки. И всевышнего всуе не упоминайте. Нехорошо это. Не к месту.

– Да-да. Я больше не буду. – На лице женщины читалась откровенная мука, не очень понятно чем вызванная. – Извините, я вынуждена пойти переодеться.

Она побежала к выходу, и последнее, что успел заметить Макаров, как она, уже в дверях, закрыла лицо руками.

– В общем, я свой рассказ закончил, – снова привлек к себе внимание Сэм Голдберг. – Я здесь, чтобы, если можно так выразиться, вернуться в прошлое. И если мне повезет найти Жаворонка, то я не исключаю, что смогу заново родиться. Если вы понимаете, о чем я.

– Понимаем, – ответила за всех Холодова, чье лицо, неожиданно, тоже было искажено волнением. Тяжелые, по всей вероятности, старинные серьги в ушах дрожали, пуская яркие блики, под стать Сэмовым часам. – Но, чтобы заново родиться, сначала надо умереть.

Несмотря на накопившуюся за день усталость, а может быть, из-за нее, Даша никак не могла уснуть. Дождь бил по стеклам с такой силой, что, казалось, они вот-вот вылетят под требовательно барабанящими каплями. В полудреме, которая временами накатывала на Дашу, ей чудилось, что продрогший снаружи дождь просит пустить его внутрь, в протопленный дом.

В номере действительно было тепло, даже жарко. По крайней мере, под толстым, мягким одеялом Даша изнемогала, а потому то откидывала его прочь, то снова натягивала, потому что с детства не могла спать раскрытая. А может, проветрить, впустить ночную прохладу? Под звуки дождя и в потоке холодного уличного воздуха так сладко кутаться в теплое одеяло. Может, хоть сон придет, наконец.

Даша соскочила с постели и прошлепала босыми ногами к окну, за которым горел одинокий фонарь, освещавший пустую сейчас автомобильную стоянку, на которой, сиротливо прижавшись друг к другу, одиноко ночевали оставленные владельцами машины. Сейчас они казались Даше продрогшими на насесте курами, и она невольно подивилась силе своего не вовремя разыгравшегося воображения.