Любовь Арестова - Случай на реке

Чурин беспокойно завозился на сиденье. Этот вопрос был для него из числа самых нежелательных.

— Видите ли, уважаемый Сергей Борисович, техника безопасности на флоте — вещь достаточно сложная. Река и судно постоянно подбрасывают задачки. И решить их не каждому под силу. Не всегда, во всяком случае, — поправился он. — Балабан прошел обучение, вы журнал с его подписью видели — что я могу вам сказать?

Журнал я, действительно, видел. Мне показали его в порту в первую очередь. Балабан расписался, что прошел курс обучения по технике безопасности. Но вот как он знал эти правила и как применял?

— И вообще, — продолжал Чурин, — какая там у вахтенного матроса опасность могла быть? Река спокойна, земснаряд исправен, все, как говорится, в порядке. Не-е-т, — протянул он, — эта пропажа по вашей части.

— Конечно, по нашей, — подал голос проснувшийся наконец Таюрский. — Здесь налицо или мафия, или привидения — уголовный розыск разберется.

— Привидения… — обиделся Чурин. — Привидения тут ни при чем…

— Да ведь матрос Приходько говорит, что на земснаряде именно с этой стороны нечисто, так нам сообщили, по крайней мере. Команда в панике и разбегается. — Таюрский, конечно, шутил, но в его шутке была доля правды. Мне тоже сказали, что Приходько рассматривает проблему именно так.

— Ну, разбирайтесь, — буркнул Чурин и опять обиженно замолчал.

Так, в молчании, под непрерывным дождем, просочившимся даже в машину, прошел остаток нашего пути, и я старался не замечать вздохов шофера, который прислушивался к мотору. Я тоже слышал, что мотор застучал.

Первый сюрприз ждал нас в Жемчужной. На деревянном настиле причала, рядом с молодым капитаном катерка, стоял невысокий седой человек в прорезиненной накидке, блестящей от дождя.

— Никонюк, — представился он, — капитан «Сокола».

Я смотрел на него вопросительно, и капитан пояснил:

— Мой «Сокол» швартовался к земснаряду ночью, а утром этого матроса не досчитались, вот я и жду вас. Может, поговорить надо с моими людьми.

Мы с Гошей Таюрским одновременно глянули на Чурина. Тот смущенно развел руками: об этой швартовке ничего не было известно и ему.

— Порядочки… — протянул Гоша, ни к кому не обращаясь. Чурин намек понял, поднял выше костлявые плечи. Возразить ему было нечего — это был непорядок, если мы не знали о такой важной детали той ночи — о швартовке судна.

Здесь же, на пристани, Никонюк рассказал нам, что его «Сокол», как плавучая лавка, снабжает разбросанные по реке земснаряды и драги продуктами и всем необходимым. В ту злополучную ночь они припозднились и пришвартовались к земснаряду в 0 часов 18 минут. Сам капитан находился в рубке, а вахтенным был матрос Найденов.

— Он по натуре-то незлой человек, этот Найденов, — пояснил капитан Никонюк, — а как потребовал я у него объяснений по этой ночи — разъярился. Швартовался, говорит, как обычно, и ничего не знаю. Одним словом, говорите с ним сами, — подытожил он.

Капитан был прав. Прежде чем отправиться к земснаряду, следовало опросить людей с «Сокола» и в первую очередь матроса Найденова. Мы направились на «Сокол».

Ветер гнал по реке мелкую беспорядочную волну, трап на «Соколе» зыбко качался.

— Вахтенный, Найденова в каюту капитана, — зычно крикнул Никонюк. Спустя четверть часа дверь каюты приоткрылась без стука, показалась взлохмаченная голова молодого парня, который с нескрываемым беспокойством сказал:

— Нету Найденова нигде. Однако на берег сиганул.

— Как нет? — удивился капитан. — Я ведь ему ждать велел!

Матрос молча пожал плечами. Мы с Таюрским переглянулись.

— Ну вот, — хмыкнул Гоша, — еще одна потеря. Начинается работенка.

Действительно, начиналась работа.

Посовещавшись, решили, что Таюрский остается в Жемчужной. Ему предстояло переговорить с командой «Сокола», отыскать матроса Найденова. И еще я напомнил Гоше, что недалеко от Жемчужной, километрах в пяти, не более, находится поселок леспромхоза, где жила, по сведениям годичной давности, семья того матроса, который пропал с земснаряда первым — фамилия его была Тимохин.

Слушая меня, Таюрский лишь молча кивал. Я поручал ему большой объем работы, но я хорошо знал Гошу. Его называли у нас двужильным. Еще больше почернеет, похудеет, но сделает все, что нужно. По-умному азартный, он умел заражать интересом к розыску всех, с кем сводила его служба, и его подчиненные работали так же. Работа с Таюрским считалась удачей, и я был рад, что в таком темном деле рядом со мной Гоша. Рассчитывал я и на то, что Таюрский из здешних мест, а дома, как говорят, и стены помогают.

Одним словом, Таюрский остался в Жемчужной, а мы с Чуриным направились на земснаряд. Не ждет ли там нас новый сюрприз?

Как я и ожидал, на земснаряд мы прибыли засветло. Дождь не прекращался. Усилился ветер. Пузатые рваные тучи плыли по низкому небу, и быстрые струйки дождя, казалось, выстреливали по ним из пузырящейся реки, а не проливались сверху. Капитан земснаряда был какой-то серый и съеженный. Испуганный событиями, он ничего вразумительного пояснить не мог.

— Да, швартовка ночью была. Прошла нормально… «Сокол» стоял у борта до утра, команда отдыхала… Да, вахтенный был на месте… Нет, его не проверял, просто думал, что тот на месте…

Я видел, как злился Чурин. Капитан-наставник понимал, что на судне не было должного порядка. Если капитан судна проспал ночную швартовку — не место ему в капитанской рубке на коварной реке.

Осмотрели вещи пропавшего матроса. Богатство Балабана, хранившееся в небольшом чемоданчике, состояло из смены белья, нескольких рубах, пары полотенец. На гвозде, вбитом в перегородку, висел аккуратно прикрытый газетой костюм. Среди бумаг — паспорт и тетрадь в клеенчатой обложке. Я осторожно полистал тетрадь. Может быть, дневник? Нет, стихи. Матрос Балабан, значит, любил стихи и по-детски переписывал их в тетрадку. И сам, наверное, сочинял, чаще всего так оно и бывает.

Ни записной книжки, ни адресов или телефонов в записях Балабана не было. Видимо, координаты друзей, если они у него были, Балабан помнил наизусть. Вещи матроса не приоткрыли завесу над тайной его исчезновения.

Начинало смеркаться.

Поручив Чурину проверить судовые документы, я начал беседы с командой, которая не уходила с палубы, несмотря на дождь.

— Приходько, заходите, прошу, — крикнул я.

Мощное тело матроса Приходько боком просунулось в узкую дверь крошечной каютки, в которой я расположился. Под распахнутым плащом белую майку на груди матроса украшал олимпийский мишка, так чудовищно растянутый в ширину, что я невольно улыбнулся. Улыбнулась и Приходько.

— Лида, — представилась она, приткнулась на краешек стула и наклонилась ко мне. Толстый медведь-олимпиец удобно уселся на столе.