Василий Ардаматский - Возмездие

— Доброе утро, мосье Фигаро, — без улыбки обронил Савинков, садясь в кресло перед зеркалом в старинной золоченой раме с пузатенькими ангелочками по углам.

— Доброе, доброе, дорогой мосье из-за угла, — рассеянно пробормотал Жак Факту и, шумно отложив ворох страниц газеты «Тан», ушел за перегородку.

Они не называли друг друга по имени. Однажды Жак Факту спросил имя своего клиента, но Савинков, подчеркнуто помолчав, сказал: «Я живу тут, неподалеку, за углом». Так это и осталось: «мосье из-за угла» и «мосье Фигаро».

— Ну, что сообщает «Тан»? — спросил уже намыленный Савинков.

— Опять ребус из вашей России, — ответил Факту, энергичными движениями направляя бритву на ремне. — Русские большевики протестуют против того, что Франция хочет продать какие-то пароходы, угнанные из России бароном Врангелем. Барон украл почти сто пароходов! Позвольте не поверить?!

— Барон был еще и генералом, а одно время даже главой России. На тех пароходах он эвакуировал оттуда свою армию и всех, кто спасался от большевиков, — пояснил Савинков и выразительно взглянул на стенные часы.

— Значит, все-таки это не его пароходы? — Факту уже занес бритву и через зеркало тщетно пытался поймать взгляд Савинкова.

— Это пароходы России.

— Но тогда при чем тут мы? Почему мы должны их продавать?

— Франция понесла расходы, помогая Врангелю во время его войны с большевиками.

— Но у пароходов есть настоящие хозяева, которые когда-то платили за них деньги, и не маленькие?! Почему о них нет и речи?

Савинков молчал и думал, что, наверно, европейский обыватель так никогда и не разберется в нынешних русских делах и проблемах.

Наконец Факту приступает к бритью и продолжает:

— Ваших русских вообще никто понять не может. Сначала они буржуев уничтожали, а теперь сами их выращивают и называют это новой экономической политикой, а? Похожее проделал мой сосед — он прогнал жену, сказав, что хочет одиночества, и спустя неделю привел в дом новую. Помоложе старой, конечно… — Факту весело посмотрел на Савинкова через зеркало, но наткнулся на его холодные глаза.

— Поторопитесь, пожалуйста, мосье Фигаро, мне очень некогда, — деликатно попросил Савинков. Настроение у него окончательно испортилось. Он не так давно оставил жену с детьми и переехал на холостяцкую квартиру сюда, на улицу де Любек.

Савинков всегда мечтал о точно размеренной и до мельчайших деталей спланированной жизни. В его дневнике можно найти даже такую запись: «Не забыть — неукоснительно, каждое утро — пять страниц из Достоевского, час на правку рукописи, чистить ногти (1 р. в 3 дн. — подстригать)…»

…Увы, вся его жизнь — суетность и непостоянство. Для самоутешения у него было объяснение, что неизменность способствует нарушению конспирации, что всякое постоянство среди мирской суеты привлекает к себе внимание. Он умел объяснить и оправдать все, что угодно. Но когда он объяснял знакомым, что семья мешала ему безгранично принадлежать своему делу, они были убеждены, что он оставил семью из-за молодой жены своего друга Деренталя…

Савинков виделся с ней каждый день за непременным утренним завтраком. Видеть ее, переброситься с ней хотя бы парой фраз — это вошло в его железный распорядок начала дня. Встречаться с ней наедине в тот период он почему-то избегал. К столу садились Люба, ее теперь уже бывший муж Александр Аркадьевич Деренталь и самый близкий друг Савинкова полковник Сергей Эдуардович Павловский. Приходящая по утрам экономка готовила завтрак на четыре персоны. Никто и подумать не должен, что эти завтраки он устраивает только для того, чтобы увидеть Любу…

Когда он вошел в столовую, его друзья уже сидели за огромным, занимавшим всю комнату овальным столом. Савинков обошел стол, молча прикасаясь к плечу каждого, и сел на свое место.

Завтрак проходит в молчании. По неписаным правилам разговор за столом начинает хозяин, а он сегодня сосредоточенно ест и молчит. Люба тревожно посматривает на Савинкова — чем он расстроен? Она хочет казаться спокойной, она знает, что этого хочет Борис Викторович, но не может совладать с собой. Но она научится. Она уже многому научилась.

Она знает, что из-за нее Савинков оставил семью и снял эту холостяцкую квартиру, из которой она надеялась быстро сделать семейную. Это по ее просьбе он объяснился с ее мужем. Но теперь Савинков вдруг начал говорить, что он-де плохой муж, что он вообще не рожден для тихих семейных радостей. К тому же по французским законам оформление развода, а затем брака требует неоднократного и публичного его появления перед официальными инстанциями. Учитывая осведомленность парижских газетных репортеров, это явилось бы вопиющим нарушением обязательной для него конспирации. «Поймите, дорогая, что я из тех людей, чьи слова ценятся дороже бумажных обязательств», — сказал он ей недавно.

Что могла Люба возразить против этого? Как ей теперь поступить? Она знает только одно: она любит этого человека, любит безумно, не может прожить без него ни одного дня. И она уже начинает свыкаться с мыслью, что ей придется положиться на его слово. Думает она об этом и сейчас, глядя на мрачного Савинкова.

Павловский видит все эти, как он говорит, «нежности при нашей бедности», и красивое его лицо кривит презрительная усмешка. В свою очередь, Савинков видит эту усмешку и знает, чем она вызвана.

— Что из Варшавы? — строго обращается он к Павловскому.

— Ни-че-го. — Павловский перевел взгляд на Савинкова и повторил: — Ни-че-го-с…

— Почему мы не знаем даже, как Шешеня перешел границу? — спросил Деренталь.

— Фомичев тогда болел и проводить его до границы не мог, — ответил Павловский, не поворачивая головы.

— Договоритесь с Варшавой, чтобы впредь при переходах границы там всегда был наш или их представитель, — приказал Савинков.

— Договорюсь… — Павловский с грохотом отодвинулся от стола, вытянул ноги в начищенных сапогах и расстегнул до курчавой груди свой лоснящийся китель со следами орденов и погон.

— Здесь дама, Сергей Эдуардович, — укоризненно заметил Деренталь.

— Где? — Павловский испуганно подобрал ноги, застегнул китель и, смотря по сторонам, сделал вид, что ищет даму.

Это уже чересчур — Деренталь срывает с носа очки:

— Ваше эскадронное остроумие, как всегда, изумительно! — Деренталь знает, что полковник остро переживает, когда на людях указывают на его «кавалерийское образование».

Павловский, побледнев, скомкал в руке салфетку и встал.

— Сядьте, Сергей Эдуардович! — строго приказал Савинков. — Черт возьми, мы политическая организация или кружок неврастеников? — Голос Савинкова стал глухим, глаза потемнели, и это не предвещало ничего хорошего.