Рамзан Саматов - Амурский сокол. Путь Воина

На небольшом бездымном костерке Никодим вскипятил чай, перекусил, отдохнул и собрался на обратный путь. Вскоре начнёт вечереть, а путь неблизкий. Завтра проедет по этой же просеке на лошади. Наиболее толстые части стволов упавших деревьев не удалось убрать – Гроза поможет.

Возвращение хозяина кобыла встретила громким ржанием – соскучилась.

– Ну, здравствуй, Гроза! Сейчас, сейчас – выпущу из загона. Давай, иди погуляй! Только извиняй, стреножу тебя.

Никодим присел и с помощью пут связал вместе передние ноги Грозы, оставив между ними расстояние с локоть. Она уже давно привыкла к таким действиям хозяина, стояла смирно. Затем мужчина принялся налаживать телегу, стоящую под навесом: заменил одну оглоблю, проверил колеса, стал смазывать оси дёгтем.

– Бог в помощь!

Никодим от неожиданности вздрогнул и повернул голову через плечо. В десяти шагах от него стоял небольшого роста мужчина с карабином в руке и угловатым туеском за спиной. Туесок был закреплён ремнями на манер вещмешка. Никодим выпрямился и, отложив ведерко с дёгтем, сказал:

– Благодарствуйте! Проходите – гостем будете!

– Я Иван. Иван Дементьев. Сосед твой. Мой участок справа за холмом. Мы, стало быть, коллеги.

Никодим не понял последнего слова, но виду не подал, а понял – Иван такой же кондуктор леса, что и он сам. Обрадованно протянул руку:

– Никодим.

– Знаю, – сказал Иван. – Вчера ко мне заезжал наш лесничий. Сказал, мол, новый помощник на соседнем участке, помоги на первых порах. Пришёл посмотреть, как ты тут. Да не с пустыми руками. Вот…

Он снял со спины туесок, поставил на землю и… достал щенка. Погладил по голове и передал Никодиму.

– В нашем деле без собаки никак, – продолжил Иван. – Пару месяцев назад моя лайка ощенилась. Всех раздал уже, а этот последний с помета. На мать похож. Моя Умка – рабочая собака. Зверя чует за версту. И этот будет такой же – я в собаках знаю толк.

– Ну, уважил, Иван! – воскликнул обрадованно Никодим! – Благодарствуй! Я все думал давеча: где хорошую собаку найти…

– Собака, – сказал Иван, закуривая трубку. – Это первый помощник в лесу. Она и зверя найдёт, и предупредит, ежели есть опасность.

– Ну, что мы на улице, Иван?! – вскинулся Никодим, поглаживая щенка. – Пойдём в дом, сейчас самовар закипит.

– Да, пойдём, – согласился Иван. – Ежели позволишь, заночую у тебя. На ночь глядя в лесу бродить не след…

– Конечно, Иван! – перебил Никодим. – Заходи, расскажешь мне про нашу работу.

Иван вытряхнул трубку об каблук и направился за хозяином в дом. Никодим разместил щенка возле печки на кусок тряпки.

– Полежи пока… сейчас… сейчас… Ты, Иван, проходи, присаживайся…

Снова вышел в сени, там послышались звуки возни, кряхтение, стук. Наконец, открылась входная дверь и, Никодим, довольно улыбаясь, принёс кусок овчиной шкуры. Похоже было, что он разрезал старый тулуп, найденный давеча среди вещей, оставленных прежним хозяином. Постелил принесенную овчину и переложил туда щенка. Тот был доволен: покрутился на месте, подыскивая удобное положение, разлёгся, зевнул, широко раскрыв маленькую пасть, и гавкнул. Иван с Никодимом синхронно рассмеялись.

Никодим налил чаю из самовара, принесённого со двора, подал гостю. Иван пригладил бороду и отпил из блюдечка, поблескивая такими синими глазами, что казалось в них отражается небо. Удивительное сочетание тщедушного мужчины на вид за пятьдесят с лишним лет с такими ясными глазами, как у молодого.

– Сколько тебе лет, Иван? – спросил Никодим.

– Тридцать один… А что?

– Нет, ничего… Выглядишь старше.

– Это из-за бороды, – рассмеялся Иван. – Все так говорят. А как сбрею – никто не узнает! Однажды даже жалованье в лесничестве отказались выплатить, говорят: «Ты не Дементьев!»

Вот так за разговорами опустошили самовар, а к тому времени наступили сумерки. Что Никодим, что Иван привыкли ложиться спать рано, так же рано вставать. «Кто рано встаёт, тому бог даёт», – сказал гость. Для него место единодушно определили на печи – самое то… Вот только, как потушили лампу, другой, новообретенный дружок, стал беспокоиться и скулить… Пришлось Никодиму взять его к себе. Тот, благодарно лизнув руку, уснул в уютном тепле от хозяйского тела.

На заиндевелую изгородь загона села сорока, покрутила головой, заинтересованно разглядывая собаку, и, застрекотав, полетела в направлении другого конца заснеженной поляны. Лайка проводила ее взглядом, поворачивая голову вслед удаляющейся птицы, и снова уставилась на входную дверь избы. Скоро должен выйти хозяин…

Открылась дверь и собака завиляла хвостом – вышел мальчик, одетый меховую шубу, щурясь от лучей яркого зимнего солнца, отражающихся на снежном покрове. За ним в такой же шубе из оленьих шкур, на манер тунгусов, появился Никодим. Шубу и штаны ему подарил Онганча – местный тунгусский охотник. Они оказались настолько удобными, что такие же шубку и штаники из оленьих шкур сшили маленькому Сереженьке.

– Иди сынок, погуляй, поиграйся с собачкой, – сказал мужчина. – Чингиз! Охраняй Сереженьку!

Пёс сделал стойку, затем, лизнув в лицо мальчика, побежал рядом с ним в сторону горки, сделанной Никодимом накануне.

– Сынок! – крикнул мужчина. – Я пойду в сарай. Посмотрю ножки Грозы. Что-то припадает правую переднюю – не потерял ли подкову…

Последние фразы Никодим говорил сам себе. Мальчик уже не слышал и не слушал – так был увлечён. Лишь махнув рукой на первую фразу, продолжил карабкаться на горку. Так Серёжа постигал первые азы самостоятельных тренировок по сообразительности, ловкости, силе, равновесию… Правда, пока в этих вопросах Чингиз опережал его по всем статьям. Хотя они были одного возраста, но пёс был взрослым, умным и опытным, а пятилетний Серёжа – только в самом начале постижения вкуса к жизни. Но у них были, кроме возраста, и некоторые схожие черты судьбы. Чингиз не раз вступал в схватки со зверями, спасая хозяина; горел в тайге, но вывел Никодима из-за стены огня. Серёжа тоже горел…

Эта трагическая история так сильно отразилась на неокрепшей психике мальчика, что пришлось Никодиму забрать его в тайгу, несмотря на малый возраст. В тот год Серёже исполнилось как раз три годика.

Марье давно не давали покоя слова приказчика Василия о том, что в смерти ее мужа виноват сам купец Афанасьев. И та пачка ассигнаций, которую он вручил самолично после похорон Михаила Васильевича, было лишь желанием откупиться, а не искренней помощью работодателя.

Однажды, после воскресной службы в церкви, отстав от прихожан, Марья подошла к купцу и сказала невзначай, поигрывая плечиками: