Антон Серебряков - Исида

К своим двадцати трём годам Карельников уже успел написать несколько десятков картин, большинство из которых уничтожали и без того скудное пространство его квартиры. Однако всё же, что-то и продавалось. Правда этих денег, увы, едва хватало на бумагу, оплату половины стоимости снимаемой квартиры и на ужин, утолявший его голод всего на несколько часов. Свои уличные выставки, Николай Всеволодович организовывал сам, ввиду крайней необходимости заполнения своих карманов шуршащими купюрами. Не целесообразно будет огорчаться, рассматривая в молодом художнике сухую серость коммерции. Он писал, писал вопреки неудачам, писал, не смотря на бездушных ценителей искусства проходящих мимо. И совсем не так, какие были у него в знакомых, художники, не притрагивающиеся к кисти до тех пор, пока не продадут написанного. Он писал, словно его что-то жгло изнутри, не давая уснуть затмевая любые неурядицы жизни летающие крикливыми воронами над головой, всё заставляя художника вновь разводить палитру вглядываясь в белоснежный холст. И этот синий пламень, тот самый, так палящий его душу вовсе не был правящей рукою и проведением на пути просвещения. Все года осознанного существования это «что-то» требовало от художника самовыражения. Сказать, что Николай Всеволодович был человеком импульсивным, было бы не верно, хотя давая по тянущимся рукам старому, доброму лукавству… Во время работы над очередной картиной из жизни города N*, пару раз к ряду он таки брался за конвертный резак, при непреодолимом желании перевести уже им созданное. За всем тем остывал, начиная любоваться изяществом собственной кисти, клал нож рядом с пышным фикусом и продолжал работу. Эти всплески его внутреннего Я, наверное, единственное, что не поддавалось контролю.

Работалось ему всегда, как свет горит, просто и непринуждённо. Ежели он наблюдал сходство между сюжетами своих картин, он тотчас же (несомненно, припомнив при этом Шекспира) изменял или добавлял определённое количество незначительных на первый взгляд деталей и представлял миру совершенное искусство. Лучше всего Николаю Всеволодовичу писалось под музыку, что часто и непрерывно разливалась по другую сторону квартирной стены у пожилого музыканта, о ком уже поминалось несколько ранее. Художник без устали любил эти минуты. Рука сама находила нужные тропы по бездонному холсту, словно танцуя под венский вальс Шопена, так полюбившийся Николаю. Он закрывал глаза, он переставал дышать, позволяя лишь кисти, своею шевелюрой выписывать тонкие грани осеннего листа. Это был великолепный синтез двух бьющихся сердец искусства чувствующих планету. Когда музыкант закрывал крышку своего рояля и Николай Всеволодович набрасывал на мольберт замызганный лоскут, тогда они собирались вместе, как правило, в квартире музыканта за беседой и терпким бергамотовым чаем.

– Разрешите, Аристарх Степанович? – Николай не спеша приоткрыл соседскую дверь своего ближайшего соратника и друга, удерживая в одной руке не большой свёрток с ароматными пряниками.

– Да, Николай Всеволодович, конечно, проходите! – донеслось из другой комнаты. Квартира музыканта была куда просторнее. Николай Всеволодович насчитал там аж четыре отдельных комнаты, не беря во внимание кухни и санузла.

Аристарх Степанович Дубов, профессор N*– ской академии искусств, шестидесяти двух летний пожилой человек, так же как и наш художник проживал один, не имея, супруги и детей. Ещё в глубоком детстве ему не посчастливилось получить непоправимую травму, лишившую навсегда его зрения. Но это не стало для него преградой в достижении карьерных высот и осуществлении заветной мечты. На его счету числилось огромное количество сонат, более десятка симфоний, бессчётные концерты и всего того, что способен выдать человек с помощью рояля. Произведения Аристарха Степановича уже изучали и разбирали по скверно поющим классам музыкальных школ и высших заведений. И на устах у интеллигенции, пусть и еле слышно звучало: «Классик современности». Аристарх Степанович без меры любил молодёжь и пряники, от того и отдал себя преподавательской работе.

– Проходите, проходите Николай. В зал проходите, там веет прохладой. Чайник только вскипел. – Прозвучал хриплый голос хозяина.

– За столик? – задал риторический вопрос Николай и не дожидаясь ответа, который всё же прозвучал из уст Дубова, сухим и коротким «да», занял своё место в широком, буром кресле напротив окна, созерцая переодевающийся тополь.

– Наконец у нас в гостях наша с вами любимая пора, не правда ли, Николай Всеволодович? – Аристарх Степанович аккуратно поставил на круглый низкий столик поднос с двумя чашками и парующим чайником, присев при этом напротив своего юного друга.

– Да, вы как всегда правы, Аристарх Степанович, как всегда. Осенью и дышится мягче и работается слаще. – Несколько заерзавши, сказал Николай.

– Как там наш тополь? Нет, нет, нет, что вы. Отдыхайте, вы у меня в гостях. Я сам. – Вдруг залепетал Аристарх Степанович, будто бы его застали за чем-то неприличным, услышав как Николай потянулся к чайнику, – вы только чашки ко мне пододвиньте.

– Тополь? – снова обратил внимание художник на дерево за окном, – Уже набросил на плечи жёлтый шарф. – Сказал Николай Всеволодович.

– Э-э-э, как вы красиво сказали. Будто поэт. Что вы сейчас пишите, позвольте полюбопытствовать?

– За большие работы пока не берусь, знаете ли. Несколько этюдов и только. – отхлебнул Николай чая протягивая пряник музыканту, тот же лишь пару раз потянув носом знакомый и любимый запах раскрыл ладонь.

– Мои любимые… – произнёс Аристарх Степанович с удовольствием ребёнка, которому вручили сладкую вату, – с начинкой?

– А то как же? – Улыбнулся Николай.

– Именно поэтому, что работается слаще, как вы точно только что подметили, я и беру отпуск на пару месяцев только осенью.

– Так вас можно поздравить с отпуском, Аристарх Степанович?

– Спасибо. Стоит, мне кажется отдохнуть, от этих оголтелых студентов, некоторое время, да им от меня тоже, правду говоря. – Аристарх Степанович вдруг повернул голову налево, будто что-то услышал не привычное, но после нескольких секунд вернувшись в исходное положение продолжил:

– Правда, никто в здравом уме не отпускает преподавателя в отпуск накануне начала учебного года, но… – по-мальчишески приподнял музыкант правое плечо, – Я на особом счету. – Они засмеялись. – К тому же я ещё и не плохой лжец, чтоб вы знали.

– Это вы что имеет ввиду, Аристарх Степанович? – насупил брови Николай.

– Ай! – отмахнулся Дубов, – прикинулся я, что в связи с началом сентября у меня шибко скачет давление, кости ломит, хвост отваливается и трудно добираться до работы, ну и всё в таком духе.