Морье Дю - Трактир Ямайка

Несколько мгновений он молча рассматривал ее, затем соскочил с лошади.

-- Вы утомлены, -- сказал он, -- и не в состоянии и шагу сделать. К тому же я вам этого не позволю. Здесь неподалеку деревенька, вот туда вы сейчас и отправитесь. Давайте-ка я помогу вам сесть на лошадь.

Через мгновение она была уже в седле, а он стоял рядом, держа лошадь под узцы.

-- Вот так-то лучше, -- произнес он. -- Вы, видно, долго бродили по болотам, ваши башмаки промокли насквозь и подол платья тоже. Поедемте ко мне домой, обсушитесь, немного отдохнете и поужинаете, а потом я сам отвезу вас в "Ямайку".

Говорил он с такой заботой и спокойной уверенностью, что Мэри облегченно вздохнула, отбросив на время всякие сомнения и радуясь, что может довериться ему. Он поправил поводья, чтобы ей было удобнее править лошадью, и тут она в первый раз увидела его глаза, которые смотрели прямо на нее из-под полей шляпы. Какие странные это были глаза -- прозрачные, как стекло, удивительно светлые, почти белые -- феномен, с которым ей раньше не приходилось сталкиваться. Они неотрывно глядели на нее испытующе, словно стремились проникнуть ей в душу. И Мэри как-то вся обмякла и поддалась этому взгляду, нисколько не сопротивляясь. Из-под его черной как смоль шляпы выбивались пряди волос, тоже совсем белые. Девушка несколько озадаченно смотрела на этого человека, ибо на его лице не видно было морщин, и голос звучал молодо. И тут вдруг она поняла, в чем причина его необычной внешности, и в смущении отвела глаза. Он был альбиносом.

Незнакомец снял шляпу и поклонился.

-- Полагаю, мне следует представиться, -- произнес он с улыбкой. -- Как приличествует, несмотря на столь странные обстоятельства нашего знакомства. Меня зовут Фрэнсис Дейви, я викарий Олтернана.

7

В доме, где жил викарий, царила удивительная тишина, тишина, которую трудно описать. Он напоминал дом из старой сказки, который неожиданно вырастает из темноты в колдовскую летнюю ночь. Его окружает непроходимая изгородь из шипов и колючек, и через нее надо пробиваться с мечом, чтобы попасть в сад, где на непаханой земле буйно растут огромные цветы и кустарники. Гигантские папоротники и белые лилии на длиннющих стеблях заглядывают в окна. Стены обвивает густой плющ, закрывая собой вход. А сам дом вот уже тысячу лет как погружен в глубокий сон.

Мэри улыбнулась, удивляясь, как все это пришло ей в голову, и протянула руки к камину, где весело потрескивали поленья. Ей была приятна тишина этого дома, она успокаивала. Ни страха, ни усталости девушка больше не ощущала. Как все здесь отличалось от "Ямайки"! Там тишина была гнетущей, зловещей; заброшенные комнаты наводили тоску и уныние. Здесь же все было иначе. В комнате, где она сидела, чувствовалась непринужденная атмосфера гостиной, в которой обычно коротают вечера. В обстановке, в столе посередине, в картинах было что-то нереальное. Казалось, хозяева ушли, не расставив вещи по своим местам, и они словно застыли в дреме, ревниво храня память об ушедших.

Некогда здесь жили люди -- счастливо и безмятежно. Пожилые священники листали за этим столом старые книги. А в том кресле у окна любила сидеть с шитьем седовласая женщина в голубом капоте. Все это было давным-давно. Давно покоятся эти люди на погосте за церковной оградой, и на поросших мхом могильных камнях уж не разобрать их имен. С тех пор как они покинули этот мир, дом будто бы застыл в вечном покое. И человек, живущий в нем ныне, не имел, как видно, желания что-нибудь менять.

Мэри наблюдала, как он накрывает на стол, и думала, что он поступил мудро, сохранив старинную атмосферу дома. Другой стал бы, наверно, болтать о пустяках или греметь чашками, чтобы как-то нарушить молчание. Она обвела взглядом комнату. Ее не удивило отсутствие картин на библейские темы. На полированном столе не было ни бумаг, ни книг, которые в ее представлении непременно должны были находиться в гостиной приходского священника. В углу стоял мольберт с неоконченным полотном, на котором был изображен пруд в Дозмери. Картина была писана, очевидно, в пасмурный день: тяжелые тучи нависли над серовато- синей гладью застывшего, как перед грозой, пруда. Мэри не могла отвести глаз от рисунка. Она совсем не разбиралась в живописи, но в картине была сила, которая чем-то ее завораживала. Девушка почти ощущала капли дождя на лице. Викарий, видимо, проследил за ее взглядом, потому что, подойдя к мольберту, поспешно повернул его к стене.

-- О, на это не стоит смотреть, -- сказал он. -- Это так, набросок, сделанный наспех. Если вы любите картины, я покажу вам кое-что получше. Но прежде мы поужинаем. Не двигайте кресло, я подставлю стол к вам.

Никогда в жизни за ней так не ухаживали. Однако он делал все так естественно, спокойно, без шума и суеты, как будто так и было положено, и Мэри не испытывала неловкости.

-- Ханна живет в деревне, -- объяснил он. -- Она уходит в четыре часа. Я предпочитаю коротать вечера в одиночестве. Люблю сам приготовить ужин и потом отдохнуть, как захочется. К счастью, как раз сегодня она испекла яблочный пирог; надеюсь, он окажется съедобным. Кондитер из нее весьма посредственный.

Он налил девушке горячего чая, добавив большую ложку сливок. Она все еще не могла привыкнуть к его неестественно светлым волосам и глазам; они совсем не вязались с его голосом и очень уж контрастировали с черными одеждами священника. Усталость брала свое, к тому же Мэри чувствовала некоторое смущение, находясь в незнакомой обстановке. Он это видел и понимал, что ей хочется помолчать. Мэри медленно ела, время от времени украдкой поглядывая в его сторону. Чувствуя ее взгляды, он всякий раз смотрел на нее своими холодными светлыми глазами, неподвижными и равнодушными, как у слепого. Она тотчас отворачивалась и принималась разглядывать то салатные стены, то мольберт, стоявший в углу комнаты.

-- В том, что этой ночью я натолкнулся на вас на болотах, видна рука Провидения, -- произнес он наконец, когда Мэри отодвинула от себя тарелку и глубже опустилась в кресло, опершись щекой на руку; от тепла и горячего чая ее клонило в сон. -- Мой долг священника вынуждает меня порой посещать отдаленные дома и фермы, -- продолжал он. -- Сегодня днем я помогал появлению на свет младенца. Он будет жить, и его мать тоже. Эти люди с болот выносливы и бесстрашны. Вы, возможно, это сами заметили. Я испытываю глубокое уважение к ним.

Мэри было нечего сказать на это. Люди, которых она встречала в "Ямайке", не вызывали у нее уважения. Она все пыталась понять, откуда доносится запах роз, и наконец заметила на столике позади себя чашу с засушенными лепестками.

Он заговорил снова, все так же мягко, но с большей настойчивостью.

-- Что же все-таки занесло вас вечером на болото? -- спросил он.