Сергей Тучков - J

– Извини, что перебиваю, Джей, – разрушил я благостную картину, – но я не совсем понимаю, зачем сыну знаменитого хирурга, который ни в чем не нуждается, бегает по огромному поместью, кормит с руки оленей в тени цветущих магнолий и в принципе имеет все, что только может пожелать мальчик его возраста, убивать своего отца.

Джей завис в детских воспоминаниях. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы превратиться из счастливого ребенка в несчастного взрослого.

– Та-дам! – воскликнул он театрально, – а вот теперь настало время панцирника! Мне было 12. Все время я проводил с Дорис, отца почти не видел, поэтому, когда он велел мне к вечеру пятницы собраться на рыбалку, я не поверил своему счастью. У отца был целый арсенал снастей, спиннингов и всевозможных приспособлений для приманивания, выуживания, подтягивания и хрен знает чего еще. Все они были аккуратно разложены в многоэтажных коробках по классам, размерам, типам погоды и видам рыб – зимнее утро/летний вечер, маленький басс/большая щука и так далее до плюс бесконечности. Думаю, даже в операционной у отца порядка было меньше по той простой причине, что доступ туда был открыт не только ему, но и куче других людей – от ассистентов до уборщиков. Зато к ящикам со снастями прикасаться мог только один человек во вселенной – он сам, поэтому и выглядели они как витрины ювелирного. Не меньше половины блесен – а это около сотни – отец сделал сам. Обычно на выходные он запирался в гараже и что-то пилил, точил, гнул и шлифовал, а к вечеру воскресенья выходил оттуда со скрюченной проволокой в руке и взглядом напившегося крови вурдалака. Все ужины с понедельника по среду были посвящены обсуждению преимуществ №53 с вращающимся лепестком перед №52 с колеблющимся, а с четверга по субботу – особенностям еще не воплощенного в жизнь проекта №54, сочетающего в себе достоинства всех предыдущих и напрочь лишенного их недостатков. И знаешь в чем прикол? – оживился вдруг Джей.

– В чем?

– На рыбалку времени не было, – тут он впервые за все время нашего разговора хлопнул себя по коленям, запрокинул голову и искренне захохотал. – Поэтому, – продолжил он, вытирая слезы, – ровно в 5.30 утра, в субботу, 2 мая 1964 года у дверей гаража на Норсуэст Пичтри стрит, 1025, Атланта, Джорджия, по стойке смирно стоял двенадцатилетний Джереми Айзексон Джуниор, в костюме из плотной ткани защитного цвета, такого же цвета шляпе с накомарником, ботинках «как у Индианы Джонса», с висящим за плечами школьным рюкзаком, в который накануне вечером, когда Джереми уже спал, его заботливая мачеха Дорис вместо книг и ручек аккуратно уложила смену белья, дождевик и коробку с сэндвичами. Я ждал отца и думал только об одном: какой из его прекрасных спиннингов сегодня достанется мне? Дверь гаража резко открылась изнутри. «На вот!» – буркнул отец, протягивая мне старую бамбуковую удочку. – Ну, бери, чего надулся? Да, старая, зато крепкая! Новую заслужить еще надо».

– А где рыбачили? И что за приманки тогда использовали? – перебил я Джея, увлекшись рыболовной частью его рассказа.

– Ну палка у меня была бамбуковая, как ты уже знаешь, катушка – обычный инерционный барабан безо всяких подшипников, фрикционов и прочих приблуд. Снасть – обычная толстая леска, а приманка – что-то вроде огромной мухи из беличьего меха, примотанного грубой ниткой к стальному тройнику со свинцовой головкой. Свинец давал необходимую для заброса тяжесть, а мех – плавучесть. А! Вот еще что! Важная деталь – армированный поводок. Приманку цепляли к леске только через него, иначе при первой же поклевке с блесной можно было попрощаться. Джорджия – это тебе не Мичиган какой-нибудь. Тут столько зубастой живности водится, особенно, на озере Ланье – одних бассов, минимум, пять видов, а еще щука, окунь, судак и, конечно, мечта любого спиннингиста – длиннорылый панцирник. Тот медную проволоку перекусить может, не то, что леску…

– Так вы на Ланье ездили? Это миль сорок на северо-восток от Атланты – знаю, знаю, – попытался я показать свою осведомленность.

– Да ничего ты не знаешь! – отрезал Джей. – Ланье тогда и сейчас – это как Хиросима до бомбежки и после. Бьюфордскую дамбу построили где-то в середине 50-х. К 64-му рыба уже успела расплодиться, а люди по берегам – еще нет. Не было ни пляжей, ни отелей, ни пробок из катеров в протоках. Мы взяли у местных обычную весельную лодку – вернее, отец взял, потому что я-то остался на берегу – и часов в 8 сделали первый заброс. Было уже довольно жарко, поэтому отец отплыл на четверть мили – туда, где в прохладной глубине скрывалась крупная рыба, а я остался у машины. Какое-то время я завистливо наблюдал за тем, как отец раскладывает в лодке свои многочисленные ящички, долго выбирает подходящую блесну, цепляет ее, забрасывает, как лепесток блестит в полете, поворачиваясь к солнцу то серебристой, то золотистой стороной, а после того, как он, коснувшись воды, исчезал из вида, я представлял, как он играет в глубине и за ним, словно крысы за волшебной дудочкой, стаей идут голодные бассы.

– Да ты настоящий поэт, – заметил я уже без капли иронии.

– А рыбалка и есть поэзия, – не менее серьезно ответил мне Джей. – Хочешь, докажу?

– Валяй!

– Там, как в любом искусстве – три этапа. Первый – рождение надежды, когда ты долго готовишься, с вечера, а то и несколько дней, мечтаешь о трофее, подбираешь под него снасти, ложишься спать с желанием поскорее проснуться, и снится тебе в эту ночь именно та рыба, о которой ты мечтал, только в два раза больше и в сто раз красивее. Утром ты как зомби – все на ходу и на автомате – глотаешь кофе и сэндвич и прыгаешь в машину, а оказавшись на берегу, судорожно разматываешь снасть и бросаешь – раз, другой, третий…

– А она все не клюет…

– Да, да! – живо подхватил Джей. – Ты начинаешь злиться, хаотично менять приманки, а поклевки все нет. И наступает второй этап – разочарование. Тут главное – отвлечься, не важно, как. На кого-то нападает жор, кто-то скручивает косячок, большинство же просто бросает удочку и глушит досаду алкоголем. И вот, когда после третьей рюмки или четвертого сэндвича ты лежишь у костра, уже махнув рукой на свои мечты, когда уже прозвучали сигнальные фразы про то, что атмосферное давление резко изменилось, местные всю рыбу сетями вычерпали и вообще, лучше было не переться в такую даль в такую рань, а спать до обеда в законный выходной, – вот именно в этот момент, и ни минутой раньше или позже, наступает оно – то, что роднит поэта, художника и рыбака. Робкое и одновременно смелое до жути, противоречивое и такое очевидное, подкравшееся откуда-то из самых мрачных глубин твоего подсознания, мать его, озарение!