Сэйити Моримура - Плюшевый медвежонок

— You, yellow monkey! [3] Ты, желтая обезьяна! (англ.)

— Dirly Jap! [4] Грязный япошка! (англ.)

— Son of a bitch! [5] Сукин сын! (англ.)

Отец терпеливо пытался успокоить их, но солдат вновь обуяла садистская ярость, и они начали избивать его с жестокостью сильного зверя, решившего замучить до смерти истощенное животное. Истязая противника, неспособного дать отпор, они испытывали почти наслаждение. Стремясь спасти отца, Мунэсуэ вцепился сзади в одного из солдат, казавшегося мальчику похожим на красного демона. Солдат, наверно, был ранен — на руке его виднелся свежий шрам, напоминавший ожог. Между красными пятнами топорщились стального цвета волосы. Волосатая рука резко дернулась, и Мунэсуэ оказался на земле. Из-за пазухи выпали и покатились по земле подаренные отцом лепешки. Тяжелый солдатский сапог с маху наступил на одну из них.

А отец уже был распластан на земле. Его били, пинали ногами, в него плевали. Разбитые вдребезги очки отлетели в сторону.

— Спасите папу! Спасите! — молил о помощи Мунэсуэ. Но взрослые, к которым обращался ребенок, отводили глаза или криво усмехались.

Девушка, за которую заступился отец, уже убежала, ничуть не думая о судьбе своего спасителя. Отец пожертвовал собой, чтобы помочь ей, и стал козлом отпущения. Если бы кто-нибудь, поддавшись естественному чувству справедливости, выступил в его защиту, он стал бы новой жертвой. Люди молча наблюдали происходящее, проникаясь все большим страхом.

— Умоляю вас, спасите папу! — плача, просил Мунэсуэ, но у людей были непроницаемые лица. Убежать отсюда они, похоже, не решались. Боясь протянуть руку помощи, они тем не менее с любопытством глазели на расправу, как глазеют на пожар с другого берега реки. Внезапно американцы расхохотались. Повернувшись, Мунэсуэ увидел, что один из солдат мочится на неподвижно вытянувшееся тело отца. Это был тот самый, с багровым шрамом на руке. Затем его примеру последовал другой. Отец, наверно, уже не сознавал, что на него льется. В толпе зевак тоже раздался смех.

То, что смеялись не только американцы, но и японцы, вызвало у Мунэсуэ жгучую ненависть ко всем вокруг. По его лицу катились слезы, но ему казалось, что это не слезы, а кровь, хлещущая из раны в сердце. И он понял, что никогда не сможет забыть увиденного.

Он на всю жизнь запомнил эту сцену, словно выжег ее у себя под веками, чтобы узнать врагов, когда придет день мести. А его врагами были и американцы, и любопытствующие японцы, и та девушка, которую спас отец и которая убежала, оставив его на растерзание вместо себя.

Американцы, когда им надоело бить отца, попросту ушли. Разбрелись и зеваки. И только тогда явился полицейский.

— Когда замешана оккупационная армия, мы ничего поделать не можем, — бесстрастно произнес он, словно хотел сказать: спасибо и на том, что совсем не прикончили, — и составил протокол. Тогда Мунэсуэ включил в список своих врагов и полицейского.

Отец был весь в синяках, у него была сломана ключица и ребро. Осмотрели его тогда кое-как, и тяжелая травма черепа осталась незамеченной. Через три дня отец впал в бессознательное состояние и ночью умер. С тех пор мать, бросившая семью, и врач, из-за небрежности которого погиб отец, тоже стали на всю жизнь смертельными врагами Мунэсуэ. Безверие и ненависть росли в нем день ото дня. Он, конечно, не помнил лицо и имя каждого врага и даже не представлял, как выглядит его мать. Поэтому врагом его стало все человечество, мерзость которого воплотили в себе американские солдаты, зеваки-японцы, сбежавшая девушка, полицейский, врач и мать.

Ему было безразлично, кому именно мстить первому, и он собирался действовать неторопливо. Сначала отомстить одному, потом другому. Много еще довелось пережить осиротевшему ребенку, прежде чем он стал взрослым и поступил в полицию. Мунэсуэ выбрал себе профессию вполне сознательно. Полицейский, облеченный — пусть лишь формально — официальными полномочиями, преследует преступника. Для него преступник и враг слиты в одном лице. Возможность, прикрываясь именем закона, преследовать человека — вот примерно что такое работа в полиции.

Мунэсуэ пошел в полицию не ради защиты социальной справедливости, он мечтал, как будет загонять людей в тупик, откуда им уже не выбраться, как будет хладнокровно наблюдать за их тщетными попытками спастись… Он отыщет каждого из тех, кто смотрел, как до смерти забивают его отца, и пусть они не ждут пощады!

Если бы ради этой цели Мунэсуэ стал преступником, он не сумел бы долго продержаться. Когда-нибудь его наверняка бы выследили. Но если действовать законным образом и быть профессионалом, то до ухода в отставку он успеет вволю насладиться преследованием людей. Да, Мунэсуэ стал полицейским не для того, чтобы защищать социальную справедливость, а чтобы отомстить человечеству. А раз это месть, то, чем больше помучается загнанный противник, тем вернее будет достигнута цель.

У Джонни Хэйворда не было родных, и его тело забрало американское посольство. После кремации прах был захоронен в Иокогаме, на кладбище для иностранцев, в уголке для покойников, не имеющих родственников.

Следствие увязло в самом начале. Как обнаружил Мунэсуэ, ночью ресторан «Облака» издали чрезвычайно напоминает соломенную шляпу. Но это обстоятельство не сдвинуло расследование с мертвой точки. Было очевидно, что соломенная шляпа означала для Хэйворда нечто очень важное, но что именно — никто догадаться не мог.

— А может быть, — предположил кто-то, — здесь все-таки замешана та женщина, которую видели свидетели?

Она выходила из парка в то самое время, когда было совершено преступление.

Однако, по всем имеющимся пока данным, среди знакомых Хэйворда подходящей по описанию женщины не было.

— Если дело не в этой женщине, то мотивы убийства следует, по-видимому, искать на родине убитого. — Эту точку зрения постепенно начали разделять большинство следователей.

Разумеется, поскольку убитый был иностранцем, те с самого начала наиболее убедительной казалась версия, согласно которой преступник тоже иностранец. Обычно преступления, совершаемые иностранцами, раскрываются сравнительно легко. Число приезжающих в Японию всегда определенно, все их передвижения по стране не проходят незамеченными. Тем не менее на начальном этапе следствия никто из иностранцев не навлек на себя подозрений, да и свидетели, описавшие женщину в парке Симидзудани, говорили, что это была японка, — и полиция занялась прежде всего японцами. Но, несмотря на все усилия, никакой новой информации получить не удалось.

Тогда вновь обратились к показаниям свидетелей. В их рассказах было много неясностей, помимо прочего, не был указан ни возраст, ни особые приметы женщины. Свидетели утверждали, что она японка, но это мнение ни на чем конкретном не основывалось.