Сэйити Моримура - Коммандо

Места здесь были красивые: со всех сторон вздымались горные вершины — за тысячу метров каждая; меж крутых, поросших лесом склонов пролегали глубокие ущелья, по дну которых стремительно бежали хрустальные ручьи. Высоко, на просторном плато, белела березовая роща, а еще выше начинались лиственницы, их кроны отливали бледно-лиловым. Внизу, в долине, затерялась деревенька — дворов пять-шесть, не больше. Узкие полоски обработанной земли поднимались террасами по горному склону, — там выращивали сою и просо. Чем круче подъем, тем уже были участки, самый крошечный примостился на вершине. Живописный пейзаж, отрывавшийся взору случайного спутника, не позволял почувствовать тяжкий труд, какого, должно быть, стоило возделывать эти высокогорные наделы.

Террасы приходилось постоянно укреплять, чтобы удержать плодородную почву, а обработка наклонных участков требовала особого мастерства. Крестьяне обрабатывали землю специальной мотыгой с укороченной ручкой, согнувшись в три погибели. Может быть, со стороны показалось бы, что никаких особенных секретов в их работе нет, но у неумелого хозяина почва очень быстро бы истощилась. У местных жителей полноправным членом общины человек считался только тогда, когда в совершенстве постигал мастерство владения мотыгой.

Все клочки земли, хоть сколько-нибудь пригодные для обработки, были отведены под посевы, и дома притулились в самом мрачном уголке долины, куда почти не заглядывало солнце. Крошечные окошки хижин словно и не надеялись залучить внутрь сияние дня. Монотонно шумела водяная мельница, стоявшая на речке, что текла сразу за домами.

Деревенька казалась безлюдной, но легкий голубоватый дымок, поднимавшийся над крышами, говорил о том, что здесь еще теплится жизнь.

Во всей Японии трудно было найти места пустыннее этих. Молодежь уходила из горных долин, где не было даже электричества, в город, и год от года людей здесь становилось все меньше. У молодых не возникало желания возродить к жизни свою унылую родину, построить новые современные дома взамен старых. Слишком уж убоги и заброшены эти края; юности с ее мечтами и надеждами делать тут нечего. Да и невесту в этом захолустье не сыщешь. Одним словом, тоска.

Зачем держаться за нищую землю, когда можно уехать в город и заколачивать там хорошие деньги? В городе совсем другая жизнь — все блага цивилизации, женщины, выпивка, в витринах заманчиво сверкают товары на любой вкус. Пусть они тебе не по карману, но, по крайней мере, можно ими любоваться, вдыхать чудесные ароматы! Деревенская молодежь охотно бросала ветхое тонущее суденышко и пересаживалась в переполненный, несущийся неведомо куда лайнер, имя которому Город. И не способны были ее остановить ни красота величественных гор, ни вольные просторы, ни чистый воздух, ни прозрачные ручьи.

В деревнях оставались лишь старики. Они дряхлели все больше, их одолевали болезни — давали себя знать долгие годы непосильного труда и скудного питания.

Но жить все равно было нужно, как бы мало жителей в деревне ни оставалось. Груз необходимых общинных работ — рытье колодцев и оросительных каналов, расчистка снега, ремонт дорог — все тяжелее давил на плечи последних жителей. А много ли сил в старом, подорванном недугами теле? И деревни приходили в запустение, умирали. Поля давали теперь ровно столько, чтобы крестьяне могли кое-как прокормить самих себя; по вечерам деревенские ложились спать как только стемнеет — надо было экономить керосин.

Бум потребления, охвативший всю страну, обошел эти горы стороной, они стали своего рода раритетом, вызывающим любопытство городских жителей. Нередко сюда забредают туристы, любители заповедных уголков, — но только не зимой, зимой сюда не пройти. Горожанам нет дела до бедствий этих заброшенных деревушек, они приходят, чтобы отдохнуть от городской суеты, насладиться красотами природы. Для них ровный шум водяных мельниц, крытые дранкой крыши, узкие терраски возделанной земли, мерцание керосиновых ламп по вечерам — отнюдь не свидетельство убогой жизни крестьян, а, напротив, поэтичные символы очаровательной японской деревни, наброски которых так украшают дорожный альбом.

Осенней порой, когда багрово-красная листва почти вся уже опала и из рощ потянулись дымки костров, разводимых углежогами, к приютившейся в долине деревеньке по горной дорожке спустилась молодая туристка. Ей было года двадцать два, на вид — обычная городская девушка, то ли студентка, то ли служащая какой-нибудь фирмы. Путница зачерпнула воды из речки и замерла, залюбовавшись мирным деревенским пейзажем. В сиянии ясного осеннего дня запустение и нищету скрывала густая тень, и маленькие домики не казались такими уж жалкими, все поглощало роскошество радующейся солнцу природы.

Девушка, судя по всему, путешествовала одна, без спутников. Наверное, подобные походы она совершала не впервые — очень уж ловко сидел рюкзак на ее плечах.

— Какая красота, — вздохнула туристка и, прищурившись, оглядела крыши, над которыми вился голубой дымок. Если верить карте, поселок находился как раз посередине ее маршрута. Девушка зашагала к деревне, которая казалась вымершей. Ее нога наступила на что-то мягкое. Она испуганно опустила глаза и увидела валявшийся на дороге кочан капусты. Он совсем сгнил: листья почернели, в нос девушке ударил неприятный запах. Было похоже, что кочан поражен какой-то болезнью. Оглядевшись по сторонам, туристка заметила, что все капустное поле охвачено гниением.

— Что же это такое? — изумленно пробормотала она, и вдруг чей-то голос ответил:

— Это, дочка, «мягкая гниль». Как на капусту нападет, пиши пропало.

Девушка обернулась и увидела меж грядок сгорбленную старушку. Та опиралась на палку, на спине у нее была вязанка хвороста. Старуху от старости совсем скрючило — казалось, что она, уперевшись клюкой в землю, согнулась под тяжестью вязанки. Видно, совсем уж плохи были в деревне дела, если такая дряхлая старушонка сама ходила за хворостом в лес.

Но девушка об этом не думала, ее заинтересовали слова крестьянки.

— Что это за «мягкая гниль», бабушка?

— Болезнь. Ею болеют лук да капуста. Микробы какие-то, что ли. Пропал, дочка, весь урожай, прямо беда.

Старуха покачала седой головой и скорбно нахмурилась. Впрочем, горестные складки были почти незаметны на обветренном, изборожденном морщинами лице.

— Жалко. А что же вы заранее не опылили поле какими-нибудь химикатами?

Девушке было жаль крестьян, но разве могла она, горожанка, понять отчаянное положение, в котором оказались деревенские. Вряд ли слово «голод» вообще входило в ее лексикон.