Наталья Борохова - Адвокат Казановы

Когда на следующее утро Дубровская открыла глаза, то все произошедшее накануне показалось ей не более чем сном. И в самом деле, можно ли поверить в реальность ночного кошмара, когда в окна бьют неугомонные лучи весеннего солнца? Жизнь на Сосновой вилле шла своим чередом, и в ее неторопливой безмятежности можно было черпать для себя покой и умиротворение.

Дворник безжалостно разбрасывал оставшийся снег, словно для хозяев имело первостепенное значение, когда с лужаек сойдут последние островки зимы: сегодня или через неделю. Ольга Сергеевна отдавала кухарке распоряжения относительно обеда и ужина так, как делала вчера и два дня назад, так, как будет делать завтра и через месяц.

«Интересно, а если бы вчера меня, а не Вощинского задела шальная пуля, выпущенная из пистолета Серебровой, неужели все осталось бы по-прежнему? – спрашивала себя Лиза. – Ну, насчет солнца понятно. Оно встает и садится за горизонт вне зависимости от того, кто из людей родился, а кто умер. День за днем, год за годом оно совершает свой круговорот, от которого можно было бы сойти с ума, если бы мы жили вечно. И небо останется прежним, и облака, и лес на взгорке, если, конечно, его не вырубят под строительство дач. Ну а вот люди? Насколько значима для них чужая жизнь? Неужели дворник так же гремел бы лопатой, не вернись я вчера из дома Серебровых? А Ольга Сергеевна, с ее неизменным ритуалом семейных обедов, все так же донимала бы кухарку? Что оказалось бы сильнее: многолетняя привычка или дань памяти?»

Размышления вернули Дубровскую к событиям суматошной ночи. Финал ее можно было представить в нескольких картинках.

Итак, картина первая.

– Примите-ка вот эту дамочку, – говорит следователь двум плечистым ребятам в форме, прихватывая Сереброву за локоток. – Уж больно прыткая попалась. С виду, похоже, приличная, а стрельбу здесь устроила – аж дым коромыслом! Кто такая будете? – прокричал он в ухо задержанной, пытаясь голосом перекрыть невообразимый шум в доме.

Женщина и ухом не повела, только презрительно сощурилась.

– Ну, не хочешь – не говори. Сами разберемся.

– Инга Сереброва, – представил молчащую даму Мерцалов, ставший невольным участником сцены.

– Сереброва? Гм! Так и запишем, – отозвался следователь. – А вы кем Дмитрию Сереброву приходитесь? Мать?

Инга Петровна бросила на него взгляд, способный испепелить на месте кого угодно, но служитель закона, к счастью, оказался из породы толстокожих людей, не способных к воспламенению.

– Она жена Сереброва, – пояснил Мерцалов.

– Вот как? Жена… Разберемся! Постойте, какая жена? Ведь он убил свою жену, за что и должен понести заслуженное наказание.

Конец фразы следователя прозвучал менее уверенно, чем ее начало.

Мерцалов усмехнулся:

– Как видите, бывают случаи чудесного воскрешения.

– Что вы голову мне морочите? – вскипел следователь. – Инга Сереброва мертва. Я сам видел ее труп в морге. Она обгорела, как головешка. И кольца у нее на руках были. И джип искореженный. Я сам опознание проводил, так что не вешайте мне…

Предложение осталось незаконченным. Мужчина устремил взгляд на картину на стене в кабинете Серебровой, и в глазах его появился суеверный ужас.

– Ой, мамочки! – проговорил он еле слышно. – Правда, что ли? Вы и она… Вон та, на стене… Она и вы. Вы что, одна женщина?

– Подите к черту! – проговорила сквозь зубы Инга Петровна, отворачиваясь.

– Нет, вы уверены? – обратился следователь к Мерцалову. – Может, только ее близнец?

– Нет, Инга Петровна Сереброва, собственной персоной, – терпеливо проговорил Мерцалов, понимая, что нельзя сейчас требовать от следователя слишком многого.

– Ну что же, разберемся… – проговорил тот, смахивая со лба капельки пота.

Картина вторая.

Врач склоняется над неподвижным телом Вощинского, осматривает его, проверяет реакцию зрачков, трогает пульс.

– Он жив, – заявляет медик будничным тоном, словно речь идет о необходимости постановки клизмы. – Пуля прошла навылет, не задев кость. Скорее всего мужчина просто находится в шоке. Ничего страшного, быстро пройдет. Дайте ему нашатырь.

Елизавета и сама не отказалась бы от нашатыря, поскольку не в состоянии выйти из оцепенения: она все видит, все слышит и даже может внятно отвечать на некоторые обращенные к ней вопросы. Ее трогает за рукав Андрей. Она смотрит на него, не понимая, откуда он здесь взялся. И вообще, интересно знать, что делают здесь все эти шумные люди. Ее глаза слепят фотовспышки, в ушах не смолкает чудовищная какофония звуков: лязгают наручники, шаркают десятки ног, раздаются отрывистые команды…

Картина третья.

Серебров подставляет руки, позволяя надеть наручники. В голове Елизаветы срабатывает переключатель, и ее спокойствие разбивается вдребезги.

– Позвольте, что вы делаете? – кричит она, отталкивая Андрея. – Куда вы его ведете? Отвечайте! Я его адвокат.

– Серебров Дмитрий находится в розыске за совершение особо опасных преступлений, – бормочет человек в форме, защелкивая браслеты на запястьях арестованного. – Отойдите, гражданочка. Не стоит орать мне в ухо. Я всего лишь выполняю распоряжение начальства.

Дубровская бросается к следователю, который разговаривает с кем-то по телефону.

– Скажите им! – требует она, дергая мужчину за рукав. – Они должны отпустить Сереброва!

– Не мешайте, я разговариваю, – отрывисто бросает тот. Он уже пришел в себя и выглядит вполне сносно для человека, увидевшего воскресшего мертвеца.

– Вы не имеете права! Я обжалую ваши действия в суде!

– А я напишу на вас в адвокатскую палату, – устало говорит он, но все же убирает телефон. – Что вы от меня хотите?

– Я прошу отпустить моего клиента. Он невиновен!

– Мы разберемся. Пока обвинения с него не сняты.

– Но подождите, – вмешивается в разговор Андрей. – Инга Петровна Сереброва жива, стало быть, прежнее обвинение уже не имеет силы. Кроме того, стоя за дверью, я слышал: она фактически признала убийство Норы Малининой. В Вощинского стрелял опять-таки не Дмитрий. Что вы тогда собираетесь вменить ему в вину?

– Да хотя бы побег из следственного изолятора!

– Но позвольте! – задыхается от возмущения Елизавета. – Он сбежал из изолятора, где его содержали незаконно !

– Тем более, как законопослушный гражданин он должен был сидеть на нарах и ждать, когда восторжествует правосудие.

– Но это абсурд!

– И с абсурдом разберемся тоже!

Дубровская схватилась за голову, чувствуя, что сходит с ума.

– Ну вот что, – говорит она решительно. – Я еду с вами и обязуюсь убраться домой сразу же, как только в отношении моего клиента изменят меру пресечения на подписку о невыезде. А потом, так и быть, разбирайтесь!