Алла Драбкина - Жена по заказу

Но вот что касается их произведений… Ведь я недвусмысленно написала тогда в рецензии, что печатать его труд пока нет никаких оснований.

И вот он стоит передо мной и подает мне руку.

У меня даже мелькнула мысль: а вдруг он нарочно заманил меня в свой дом обещаниями райских кущ Только для того, чтобы отомстить мне, поставить на место: – смотри, кто теперь ты, а кто я.

Но на лице его была написана непритворная радость.

– Евгения Ивановна! Как я рад! Как я рад вас видеть! Боже мой! Мне просто стыдно, что писатели вроде вас оказались в таком странном положении. Но вы не волнуйтесь, мы это как-нибудь утрясем! Нам с вами поздно быть капиталистами и акулами. В свое время вы так поддержали меня! Вы одна поддержали мое желание писать!

Интересно, как это я его поддержала? Тем, что напрочь отвергла его рукопись? Да, я ее отвергла.

Но графоманы не только пишут строго наоборот тому, что хотят написать, они и читают (по крайней мере, когда речь идет об их произведениях) строго наоборот тому, что написано.

– Вы правильно сказали тогда, что моя вещь была несвоевременна.

(Ничего подобного я не говорила).

– Но пришло мое время. Правда, тут еще и удача. Покойный сын купил мне издательство, и, смею надеяться, я не завалил его. Я не доверялся компьютерам и их дурацким прогнозам. Я выпускал классику и, несмотря ни на что, не прогорел. Не только русскую, не только западную, восточную тоже. Я поклонник китайской и японской средневековой литературы, и я знаю, сколько людей это читают и хотят купить. Я рискнул и выиграл, хотя мой молодой совладелец каждый раз убеждал меня, что я подписываю себе смертный приговор. Я не печатаю этой современной графомании с неприличными подробностями алькова или с горами трупов. Конечно, приходится идти на эти дурацкие «фэнтези» с Гунусом и прочими, но они хотя бы не нарушают чувство пристойности.

Он говорил, захлебываясь, будто боялся, что я прерву его, не пойму, какой он умный и хороший.

– Вы просто молодец! – с чувством похвалила я.

Яна между тем быстро и толково накрывала на стол. Сколько лет разницы между ними? Двадцать пять, все тридцать? Однако я вынуждена признать, что физиологического отвращения он не вызывал.

Седой, подтянутый, красивый, правильно одетый, с хорошими вставными зубами. А может, это у него свои? У глупцов часто бывают очень хорошие зубы, почему – не знаю, но это так.

– Ах, вы же пришли сюда не для того, чтобы слушать меня. Яночка, тащи сюда Кирюшу:

Животную любовь я испытываю лишь к детям лет до двух, а вот уже к более старшим дышу ровнее. Мальчику на вид было лет двенадцать-тринадцать (оказалось, что ему в этом году исполнится всего одиннадцать). Он, как и мать, был очень красив, мило улыбался и дружелюбно смотрел в глаза. Казалось, это был очень хороший мальчик.

Он ласково обнял Аполлоныча и за что-то поблагодарил: «Спасибо, папочка». Обычно мальчики в таком возрасте гораздо сдержаннее с отчимами. Хотя, с другой стороны, он может понимать, кому обязан сытой жизнью.

Побеседовать с мальчиком в тот вечер хозяин мне так и не дал, за что большое ему спасибо. Я не буду корчить из себя Мэри Поппинс и утверждать, что совсем не боюсь детей и умею с ними обращаться. Просто мы сидели вчетвером на кухне, ели-пили, разговаривали (в основном говорил хозяин) и присматривались друг к другу.

Я думала, что богачи питаются осетриной, телятиной и отборными овощами-фруктами. Поименованные мной закуски были, конечно, представлены на столе, но в разумном количестве, как знак гостеприимства. Обед же был вполне человеческий и очень вкусный, даже на мой придирчивый вкус.

Классически правильно сваренный борщ, перцы, фаршированные мясом с рисом и овощами. Сервировано все было прилично, но без наворотов. На кухне была микроволновая печь, но Яна сказала, что ею почти не пользуется – невкусно.

Потом мне показали квартиру.

Если я вижу комнату с малиновыми шелками на окнах, покрытым лаком полом и обоями с золотым тиснением – меня может вырвать. Здесь ничего этого не было, как не было дурных хрустальных люстр и прочего ресторанного шика. В каждой комнате можно было увидеть какую-то действительно ценную вещь: старинную лампу, горку прошлого века, удобное старинное кресло. Я хвалила эти вещи и вкус хозяев, но мне было сказано, что это вкус предков хозяина.

– У Вити все это находилось в одной комнате, но я сочла, что так лучше, – сказала Яна.

По-моему, она была права. Комнаты, набитые одним антиквариатом, производят зловещее впечатление.

– А теперь пойдемте, я покажу ваше жилище… – потащил меня за руку Аполлоныч.

Моя комната была лучшей. Воздух в ней был чище, чем в других, я это чувствовала. Ясно, что квартира эта – бывшая коммуналка, а в этой комнате (со своим коридорчиком и телефоном) жил весьма славный и некоммунальный человек.

– Эта квартира до революции принадлежала нашей семье, – сказал хозяин, – потом сделали коммуналку… Я жил как раз в этой комнате… Потом мой покойный сын откупил всю квартиру.

Кроме книжных стеллажей, широкой лежанки и маленького низкого столика, в комнате не было ничего.

– Шкаф тут, в прихожей, в стене… С детства не любил шкафы, – как бы извинился хозяин.

– Я тоже…

– Девочкам, которых мы пытались до вас нанять, очень не нравились книги. Они орали, что эту грязь нужно убрать. Расставляли по стеллажам какие-то коробочки, безделушки… Но я не могу доверить ребенка девочкам, которые не любят книг. Кстати, стол для компьютера у нас есть, компьютер тоже... вам для работы.

– Но я не умею работать на компьютере.

– А как же вы пишете? – удивился он.

– От руки. Я выросла в коммуналке, писала ночами, а ночами стучать на машинке… Я привыкла писать только от руки. У меня была чудесная машинистка, она же была для меня как бы первым редактором. Елена Леонардовна Браунинг…

– Вы тоже дружили в ней? – чуть ли не со слезами воскликнул он. – Я лично обожал ее. Я считал, что мне крупно повезло, что я вообще с ней знаком. И вот теперь вы… Ведь слова молвить не с кем!

– Но у вас же целое издательство!

– Нефедов держит меня в стороне от авторов. Я издаю свою классику, а все остальное – Нефедов. Он говорит, что я не знаю конъюнктуры. Наверное, он прав. Я, конечно, знаком со многими теперешними... гм... писателями, но поддерживать с ними знакомство… У них, знаете ли, какая-то лакейская литература. Унылое подражание американскому идиотизму на нашем материале. И ужасающая безграмотность. Знаете ли, когда я вижу текст, испещренный грамматическими ошибками, я вспоминаю эвакуацию, а именно – как по мне бегали вши. Лакейский плагиат… Как же, рынок!

– Как сказал Антуан де Ривароль, на рынок не ходят с золотыми слитками, там нужна мелкая разменная монета… – вдруг сказала Яна.