Роберт Уилсон - Севильский слепец

— Но почему Танжер? Вы потеряли работу из-за Инес. Почему бы вам не решить этот вопрос? Что же все-таки подтолкнуло вас?

— Меня просто потянуло в Танжер. Я не принимал никаких сознательных решений, я пошел туда, куда повела меня судьба. Я положился на случай… и он привел меня к двери моего старого дома в медине.

— И вы не принимали никаких решений?

— Никаких.

— Напомните мне, как впервые проявилась ваша ненормальность?

— Я почувствовал перемену в себе, когда увидел лицо первой жертвы.

— И какое же событие — вне вашего расследования — навело вас на мысль, что эта перемена не является следствием испытанного вами тогда шока?

Долгое молчание.

— Я поехал в центр, чтобы забрать телефонную книгу убитого, и случайно оказался свидетелем пасхального шествия. Увидев Деву Марию, я, сам не знаю почему, чуть не потерял сознание. Это было состояние аффекта.

— Вы человек религиозный?

— Совершенно нет.

— И что было потом?

— Я узнал отца на одной из старых фотографий и понял, что у него была интрижка еще при жизни матери.

— А в вашей жизни?

— Я нашел дневники отца и его письмо… с этого все и началось… я хочу сказать, это всколыхнуло… какую-то тьму. В ту ночь я вел себя очень странно, даже подумал, что во мне самом сидит какая-то злая сила. Прежде я такого за собой не замечал. Всегда был неукоснительно порядочным. Культивировал в себе порядочность.

— А теперь вами руководит страх?

— Да.

— Страх чего?

— Той ночью произошло еще кое-что, — сказал Фалькон. — Я пытался найти проститутку, с которой убитый был в ночь гибели. Она исчезла. Убийца тогда впервые позвонил мне и спросил: «Мы близки?», а потом сам же ответил: «Ближе, чем вы думаете», как будто ему что-то обо мне известно, и, как я теперь понимаю, действительно известно.

— А что, по-вашему, ему о вас известно?

— Сначала я подумал, что он намекает на то, что следует за мной по пятам. Но потом мне пришло в голову, что… наверное… он видит между нами какое-то сходство, — продолжал Фалькон, запинаясь. — Я уже догадывался, что девушка убита, и чувствовал себя виноватым.

— Виноватым?

— Мы подозревали, что есть какая-то связь между убийцей и девушкой, но мы ее не отследили. Надо было действовать оперативней… Мы прохлопали…

— Вы не прохлопали , — заметила Алисия. — Ведь она же ничего вам не сказала. Она защищала его по каким-то своим соображениям.

— Но меня все равно мучило чувство вины.

— Но из-за чего?

Долгое молчание.

— В ту ночь я встретил еще одну процессию… ордена молчальников, или кающихся. Понимаете… она была исключительно прекрасна… Дева Мария. Странно, что одетый в платье манекен способен был до такой степени меня… взволновать. Я не смог этого вынести. Величия того, что она собой олицетворяет. Мне необходимо было миновать ее, убежать прочь.

— И все потому, что вы не сумели спасти девушку?

— Вот именно. Не уберег.

— Вы ведь знаете, кто такая Дева Мария?

— Да.

— И вам известно, что она олицетворяет?

Фалькон кивнул.

— Скажите.

— Это символ матери, — сказал он.

— Символ Матери, — повторила она с ударением. — Объясните мне, зачем вы поехали в Танжер?

— Я хотел выяснить, как… Я хотел выяснить, что произошло, когда она умерла.

— Ну и как, выяснили?

— Частично. Мне наконец рассказали, что тогда случилось на улице. Мне мерещилось что-то зловещее, а оказалось, ничего особенного — просто горничная-берберка устроила спектакль. У арабских женщин это заведено. Вы, вероятно…

— Вы сами себе не верите, правда, Хавьер? Вас это зацепило.

— Я так не думаю.

Алисия медленно выдохнула. Они снова уткнулись в кирпичную стену.

— А что еще вы узнали в Танжере?

— Какие-то глупые сплетни о том, как погибла моя вторая мать.

— Ваша вторая мать?

— Я не собираюсь повторять эту ахинею.

— А о чем-нибудь вы говорить собираетесь? — резко спросила Алисия.

— У меня какая-то необъяснимая боязнь молока, — объявил Фалькон и рассказал про случай в Тетуане и про свой сон.

— Что значит для вас молоко?

— Ничего.

— Значит, ваш сон был ни о чем?

— Я имел в виду, что оно ничего для меня не значит, просто я всегда ненавидел молочные продукты… как и мой отец.

— А чем матери вскармливают своих детей?

— Мне надо идти, — сказал он вдруг. — Время вышло. Вам надо быть со мной построже.

Они направились к двери. Фалькон, не взглянув на нее, вышел на лестничную площадку, не стал включать свет и зашагал вниз, к выходу.

— Вы еще придете ко мне, Хавьер? — крикнула ему вслед Алисия.

Он не ответил.

Фалькон сидел в кабинете за письменным столом и так и сяк перекладывал черно-белые снимки спрятанных под копиями рисунков. Он пришпилил снимки к стене и посмотрел на них с расстояния. Полный бред. Он поменял листки местами, решив, что все дело в их расположении, но вскоре понял, что комбинаций может быть множество.

Дверь дребезжала под напором носившегося по дворику ветра. Фалькон вышел, сел на бортик фонтана и принялся стучать носком башмака по истертым мраморным плиткам пола. Их прямоугольнички напомнили ему о схемке, вылетевшей из свитка холстов.

Он со всех ног кинулся в мастерскую. Схемка нашлась на полу между коробками. На ней были начерчены в ряд пять смыкающихся прямоугольников с номерами. Фалькон сбежал вниз по лестнице, подгоняемый идеей, что это, возможно, и есть ключ к разгадке всей тайны. Но какой? Он замер посреди дворика.

Устоявшиеся представления… Мысль об их крушении пришла к нему в зрительных образах блокбастера на библейский сюжет: опрокидывающиеся статуи, летящие вниз замковые камни, обрушивающиеся своды, рассыпающиеся на огромные зубчатые фрагменты колонны. Его представление об отце и так уже изменилось — неистовый легионер, опустошенный ветеран русского фронта, контрабандист-убийца и, под конец, терпящий невыносимые муки художник. Но все это поддавалось хоть какому-то объяснению. Тут дело было не в натуре отца, а во влиянии на нее самого жестокого во всей истории века. Зверская и кровопролитная гражданская война, катастрофическая Вторая мировая война, остаточная жестокость, постепенно превратившаяся в гедонизм в послевоенном Танжере. Ну да, оказался слаб! Но сейчас речь могла идти об открытии совсем иного рода, о разоблачении чего-то глубоко личного, некоего жуткого порока, который не оставит сомнений в том, что он сын монстра. Хочется ли ему этого?

Как Консуэло Хименес назвала его и Инес? Правдоискателями. Он пустился в это страшное путешествие с единственной целью — раскрыть истину. Неужели он теперь отступит? Неужели остановится в единственном конце Calle Negation? А что потом? Он будет жить так, словно ничего этого не случилось, и Хавьер Фалькон бесследно исчезнет.