Митч Каллин - Пчелы мистера Холмса

Но господин Умэдзаки с готовностью признал, что Хиросимы его детства уже нет, и выразил опасение, что сад сильно пострадал при взрыве. Тем не менее он думал, что какая-то часть его изначального очарования могла остаться нетронутой — вероятно, каменный мостик над чистым прудом, возможно, каменный светильник с ликом Ян Гуйфэй.

— Полагаю, мы скоро это узнаем, — сказал Холмс, мечтавший уйти с напоенных солнцем улиц куда-нибудь в безмятежность и покой, где он мог бы передохнуть в тени деревьев и утереть пот со лба.

Однако у моста через реку Мотоясу, неподалеку от опустошенного центра города, господин Умэдзаки заподозрил, что они где-то не туда свернули или он не совсем верно понял торопливые разъяснения повара. Но они не остановились и шли вперед, во власти картины, которая вырисовывалась вдали.

— Атомный купол, — сказал господин Умэдзаки, показывая на купол из железобетона, начисто ободранный взрывом.

Его указательный палец пополз вверх по зданию и уперся в твердое синее небо. Там, рассказал он, и произошла колоссальная вспышка, неизъяснимый пикадон , обрушивший на город шквал огня; потом несколько дней шел черный дождь — радиоактивная пыль, смешанная с пеплом построек, деревьев и тел, уничтоженных взрывом и вихрем взлетевших в атмосферу.

Когда они приблизились к зданию, ветер с реки задул сильнее и теплый день вдруг стал прохладнее. Городской шум, приглушаемый ветром, уже не так докучал им, и они остановились покурить; господин Умэдзаки поставил чемодан, зажег Холмсу сигару, и они сели на упавшую бетонную колонну (удобный обломок среди сорняков и бурьяна). Тени тут было ровно столько, сколько могли дать несколько недавно посаженных деревьев; вокруг было почти пусто и безлюдно, если не считать какой-то пожилой женщины и при ней двух помоложе; все напоминало пустынный берег после урагана. Они смотрели, как в нескольких ярдах от них, у ограды, которой был окружен Атомный купол, женщины встали на колени и смиренно положили по бумажному журавлику к тысячам таких же, лежавших там. [10] Двухлетняя жительница Хиросимы Садако Сасаки пережила атомную бомбардировку, но потом у нее обнаружили лейкемию. В больнице девочка складывала бумажных журавликов (японская легенда гласит, что желание человека, сложившего тысячу таких, сбудется). После ее смерти в Парке Мира был установлен памятник, к которому скорбящие приносили сделанные ими фигурки птиц. Затягиваясь и выпуская сложенными бантиком губами дым, они сидели, завороженные железобетонным строением — символом опустошения возле самого эпицентра взрыва, грозным памятником погибшим. Это было одно из немногих зданий, не целиком обращенных бомбой в оплавленные камни; над развалинами, чернея на фоне неба, изгибался подобный скелету стальной каркас купола, но едва ли не все под ним раздробилось, сгорело и исчезло. Внутри не было перекрытий, поскольку ударная волна смела все в подвал, оставив одни стены.

Но в Холмсе это здание поселило некие чаяния, отчего — он не вполне понимал. Судя по всему, задумался он, они были связаны с воробьями, рассевшимися по ржавой арматуре, и с клочками синего неба в дырявом куполе, или же — на фоне небывалого разрушения — дерзкая стойкость здания сама по себе сулила надежду. Между тем только что, когда он взглянул на него в первый раз, самая близость купола, знаменующего огромную силу страшной смерти, наполнила его горьким сожалением о том, что современная наука привела человечество в этот ненадежный век атомной алхимии. Ему припомнились слова одного лондонского врача, которого он когда-то допрашивал, — умного, мыслящего человека, отравившего без всякого видимого повода свою жену и троих детей стрихнином и затем поджегшего свой дом. После многократных вопросов о причинах его преступления врач, не желая говорить, наконец написал на листе бумаги три фразы: «На землю со всех сторон давит великая тяжесть. Посему мы должны остановить себя. Мы должны остановиться; иначе земля замрет, перестав вращаться под гнетом того, что мы на нее взвалили». Только сейчас, много лет спустя, он мог увидеть хоть каплю смысла в этом загадочном объяснении, сколь бы неубедительным оно ни было.

— У нас мало времени, — сказал господин Умэдзаки, бросив и затоптав окурок. Взглянул на часы. — Боюсь, что совсем мало. Если мы хотим посмотреть сад и успеть на паром до Миядзимы, нам нужно идти — разумеется, если мы еще хотим к вечеру заглянуть на воды под Хофу.

— Конечно, — сказал Холмс, упирая трости в землю. Когда он встал с колонны, господин Умэдзаки, извинившись, отошел к женщинам, чтобы на этот раз точно узнать дорогу до сада Сюккэйэн (ветер донес его приветливый вопрошающий голос). Докуривая сигару, Холмс смотрел на господина Умэдзаки и женщин — все они стояли рядом с угрюмым зданием, улыбаясь в свете дня. Улыбка самой старшей, чье сморщенное лицо он хорошо видел, была неожиданно блаженной и свидетельствовала о детском простодушии, что к старости порой возвращается. Словно по команде три женщины поклонились, и господин Умэдзаки, сделав то же, резко развернулся и быстро пошел прочь; его улыбка быстро растворялась в стоическом, чуть мрачном выражении лица.

Как и Атомный купол, сад Сюккэйэн был окружен высокой оградой, должной воспрепятствовать доступу внутрь. Но господин Умэдзаки не дрогнул и — очевидно, не первым — нашел в ней лазейку (проделанную кусачками, подумал Холмс, и растянутую руками в перчатках так, чтобы можно было пролезть). Вскоре они уже бродили по переплетающимся, петляющим дорожкам, присыпанным сероватой золой, и расхаживали среди темных, безжизненных прудов и засохших, обуглившихся сливовых и вишневых деревьев. Неспешно прогуливаясь, они часто останавливались, чтобы осмотреться, и созерцали хрупкие горелые останки исторического сада — черные пепелища чайных домиков, жалкие кучки азалий там, где прежде они росли сотнями, а то и тысячами.

Но господин Умэдзаки молчал о том, что они видели, и, тревожа Холмса, оставлял без ответа все вопросы, касавшиеся прежнего великолепия сада; более того, он выказывал возмутительное нежелание идти рядом с Холмсом — то убегал вперед, то внезапно отставал, а Холмс, не видя этого, продолжал движение. После того как господин Умэдзаки получил от женщин указания, он пришел в дурное расположение духа, похоже, узнав что-то неприятное. Скорее всего, догадался Холмс, что тот сад, который он помнил, превратился в негостеприимное, закрытое место и вход туда был воспрещен.

Но, как быстро выяснилось, они были не единственные нарушители. По тропинке навстречу им шел интеллигентного вида мужчина в рубашке с закатанными рукавами, держа за руку веселого маленького мальчика в синих шортах и белой рубашке, скакавшего сбоку от него. Сблизившись с ними, мужчина вежливо кивнул господину Умэдзаки, обратился к нему по-японски и, когда тот ответил, снова вежливо кивнул. Казалось, он хотел сказать что-то еще, но мальчик дернул его за руку, торопя, и мужчина, продолжая кивать, прошел мимо.