Валерий Барабашов - Изувер

И выстрелам не все придали должное значение. Слышали, конечно, многие. Но кто-то зевнул и на другой бок перевернулся, кто-то поругал милицию распустили, мол, шпану, палят почти в самом центре города, а ментам хоть бы что, а кто-то, может, и в окно глянул, так же спину неторопливо уходящего человека видел, да не хочет ничего говорить, свяжешься с милицией, ходи потом, давай показания…

Сидорчук снова стал дотошно, с профессиональным пристрастием расспрашивать пенсионера Амелина, как да что; отставной полковникартиллерист добросовестно напрягал память, морщил свой высокий белый лоб, вспоминал хоть что-нибудь новенькое про того, кто уходил через сквер, но что, в самом деле, вспомнишь нового, если видел спину всего секунду-другую и более ничего?! И сам Сидорчук снова выходил на балкон, сам до рези в глазах вглядывался в темень сквера. М-да. Ниточка, кажется, обрывалась.

Поблагодарив Амелина, Сидорчук пошел в следующую квартиру, где работали оперы из Центрального РОВД, послушал еще нескольких «свидетелей», но ничего интересного не услышал.

Хмурый, в расстроенных чувствах, вернулся к машине, где на немой вопрос Васильева лишь красноречиво поджал губы. Полковник понял.

Они с ним условились, что Сидорчук будет все время рядом с ним, Васильевым, будет просеивать поступающую информацию и сейчас же с группой приданных ему офицеров ринется по наиболее вероятному забрезжившему следу преступника или преступников, если таковые окажутся. Васильев, как начальник импровизированного этого, возникшего здесь, у Дома офицеров, штаба, держал в руках все нити: по рации ему практически поминутно докладывали со всего города о ходе операции «Невод»: блокированы все автомобильные дороги, ведущие из города, активно работают поисковые группы на вокзалах, в аэропорту, задерживаются и проверяются все подозрительные граждане, оказавшиеся в столь поздний час на улицах Придонска, оперативники «шерстили» злачные места города, где шла еще разгульная ночная жизнь — рестораны, ночные клубы, бары и дискотеки…

Десятки опергрупп, сколоченных из поднятых с постелей сыщиков, ринулись по известным им адресам местных авторитетов, преступников, в свою очередь, поднимали с диванов и кроватей бывших зеков, воров, тех, кто недавно освободился, за кем числились некогда совершенная «мокруха», разбойные нападения, грабежи. Трясли их, полусонных, встревоженных и недоумевающих, кое-кого и насмерть перепугав.

Всех спрашивали практически об одном и том же: где был сегодня вечером, с девяти до двенадцати?

Тех, кто не мог сразу и внятно ответить, забирали с собой.

Расшевелили и агентуру. Намекали и прямо требовали от своих помощников: узнать! Добыть хотя бы какую-то информацию. Кто? Кто мог это сделать?

Во всю мощь работал информационный центр управления милиции. На экранах компьютеров мелькали фотографии бывших и потенциальных мокрушников, сведения, клички. Пошли чередой Ленчики, Лесники, Лысые, Кашалоты, Мосолы, Яшки Хмурые, Арбалеты, Скрипачи, Шакалы, Косые и Горбуны… За минувшую ночь почти все они были опрощены. Но у всех бывших мокрушников оказались железные алиби. Спал дома, уехал накануне в деревню, к родне, работал во вторую смену, охранял фирму, копался на даче…

Алиби всех этих подозрительных типов, которым, конечно, ничего не стоило поднять руку на ментов, проверялись и перепроверялись. Не верили никому. Милиция накинула на преступный мир Придонска громадную, мелкоячеистую сеть и гребла всех подряд. Но поймать что-либо путное, годное к дальнейшей разработке, не удавалось. Люди, убившие милиционеров, как в воду канули. Почему-то все, в том числе и Васильев с Сидорчуком, были уверены, что это — дело рук преступной группировки.

Уже на рассвете уехал домой — переодеться и позавтракать — генерал Тропинин.

Перебрался к себе в кабинет полковник Васильев: из кабинета все же удобнее было руководить операцией.

Снято оцепление со сквера.

Уставшие оперы заканчивали опросы в квартирах.

Сидорчук и прокурор-криминалист областной прокуратуры Костенкин, чтобы хоть как-то взбодрить себя, сидели в кабинете на первом этаже прокуратуры, пили крепчайше заваренный чай, почти чифирь, и ломали голову над тем, куда ринуться уже в следующую минуту. Опытнейшие спецы, давно знавшие друг друга, размотавшие вместе не одно дело, они хорошо понимали, что преступнику или преступникам в первые часы все же удалось уйти. Обычно, если преступление по горячим следам не раскрывается, на худой конец в первые же сутки, то розыск может занять многие и многие месяцы, а то и годы. Или же вообще перейти в разряд нераскрытых.

Костенкин и Сидорчук ждали сейчас результатов первой экспертизы судебно-медицинской. Может быть, заключение медэкспертов даст толчок какой-нибудь новой версии…

— Ладно, я пойду, Валентин, — сказал Сидорчук, поднимаясь. — Часов до десяти вряд ли чтото будет.

— Созвонимся, — согласился Костенкин. Худой, жилистый, спортивного телосложения, прокурор быстро, на глазах восстанавливал силы — даже щеки у него заметно порозовели. Он подал Сидорчуку крепкую костлявую руку, сжал ее, как всегда дружески, мощно, подбадривающе подмигнул — мол, не вешай носа, опер, разберемся, что к чему. И не такие дела раскручивали.

Сидорчук ответил на рукопожатие тоже энергично, пошел из кабинета. Улица встретила его ярким солнцем, привычной утренней жизнью.

Миновав Г-образное, облицованное керамической плиткой четырехэтажное здание прокуратуры, с забранным мощными решетками цокольным этажом, подполковник пошел в родное свое управление через маленький зеленый скверик с бронзовым Буниным на бронзовой же скамейке.

Памятник писателю поставили здесь недавно, не все еще привыкли к нему, не привык и Сидорчук, почитатель большого русского таланта, искренний поклонник Ивана Алексеевича.

Слегка изменив курс, Алексей Иванович подошел к памятнику, смотрел в одухотворенное лицо писателя, думал о том, что им, ментам, памятники отчего-то не ставят — не заслужили, что ли? Усмехнувшись наивным своим и, может быть, даже ненужным сейчас мыслям, вспомнил вдруг из прочитанного в местной газете, что памятник писателю поставили здесь, в городе, лишь спустя 125 лет со дня его рождения.

Вполне возможно, что еще через одно столетие, когда в России будет покончено с преступностью, благодарные потомки вспомнят и о них, милиционерах…

Весь город давно поделен на зоны влияния.

Центр принадлежит группировке Мастыркина, он же Лоб, Юго-Запад — Вовику Афганцу, Березовая Роща — Коту (Жорику Костенко), Московский район недавно освободившемуся Азиату (Яшка Рыкалин получил такую кличку за дикий нрав и чуть раскосые глаза, хотя он — чистый русак), ну а в Заводском районе верховодил Кашалот. Здесь, на Шинной, он родился и вырос, отсюда дважды отбывал на ходку (оба раза сидел в пермских лагерях, на Урале, за грабежи и угон машин), сюда же и возвращался. А куда еще урке возвращаться? Дом родной, как-никак. А дом у Кашалота был, и неплохой: умерший семь лет назад отец оставил им с матерью добротный кирпичный… можно сказать, особнячок из шести комнат, гараж, сараюшки и другие надворные постройки, которые Кашалот приспособил для тайников: два кирпичных сарая имели тайные лазы, попасть в них тем же сыщикам можно было, лишь изрядно поломав голову — ходы эти были тщательно замаскированы. Но сыщики, проникнув хотя бы в один из них, увидели бы кое-что интересное: краденые запчасти к автомобилям, ящики с водкой, коробки со всякой всячиной, какой набиты «комки» и ларьки во всем городе. Часть товара из этих ларьков, расположенных в Заводском районе, рано или поздно перекочевывает в погребки Кашалота — местного, районного пахана, авторитета, грозы всех торгашей и обывателей. Район Шинной застроен в основном старыми, послевоенного времени, двухэтажными и частными домами, хотя есть и несколько девятии даже двенадцатиэтажных домов, выстроенных заводами, расположенными в этом районе. Заводы в то время строили жилье для себя довольно быстро.