Джайлс Блант - Сорок имен скорби

Хуже всего было осознавать, что он — не тот муж и отец, каким его любят Кэтрин и Келли. Обе заблуждаются, думая о нем лучше, чем он того заслуживает. Пусть даже его прегрешение было бескровным: по большому счету, кому какое дело, действительно ли Кардинал в минуту слабости освободил преступника от крупной суммы денег, — но из-за этого он уже долгие годы был неизвестной величиной для тех, кого любил, кем-то совершенно незнакомым. Келли уважала в нем отца и полицейского, каким он когда-то был. Одиночество, возникшее от этой невозможности открыться, становилось невыносимым.

И вот он решился позвонить ей, рассказать о своем тогдашнем поступке, объяснить, что больше не может платить за нее в Йеле. Господи, у девчонки коэффициент интеллекта — 140, неужели она не поймет? Ну как простой полицейский из канадского городка умудрился пристроить дочку в Йель? Или она правда поверила басне о давней продаже дома его деда и бабки? А Кэтрин поверила? Склонность к самообману передается по наследству. Ладно, он скажет Келли, даст ей доучиться семестр и потом, разобравшись с пустяковым делом — поймав убийцу Кэти Пайн, и Билли Лабелля, и Тодда Карри, — сделает признание Дайсону и шефу. Работу он потеряет, но вряд ли ему придется сидеть в тюрьме.

Он подошел к телефону и набрал американский номер Келли. Ответила одна из ее соседок — Клео? Барбара? он их не различал… — и крикнула Келли, чтобы та взяла трубку.

— Привет, папочка.

Когда она снова начала меня так называть? — задумался Кардинал. Они прошли недолгую стадию «па», он это едва терпел; потом оно сменилось обычным «пап», и вот с недавних пор — «папочка». Возможно, это у нее американское, решил он, как «оч хор» вместо «очень хорошо» или «красивее» с ударением на предпоследний слог. Впрочем, американское обращение «папочка» ему нравилось.

— Привет, Келли. Как учеба? — Так просто, так примитивно. Почему я ее не называю «принцесса моя» или «золотко», как отцы по телевизору? Почему я не могу сказать — «без тебя в доме холоднее»? И без Кэтрин… Отчего не сказать ей, что наш крошечный домик вдруг стал мне казаться размером с аэропорт?

— Делаю одну жутко мощную работу по живописи, папочка. Дейл мне объяснила, что лучше всего у меня получается в монументальном масштабе, а не на каком-то жалком ублюдочном холсте, я к ним раньше была как веревочкой привязана. А теперь меня словно на свободу выпустили. Ощущение потрясающее, просто слов нет. Теперь я все делаю в сто раз лучше.

— Звучит неплохо, Келли. Значит, тебе это нравится. — Вот что он сказал. А вот что он подумал: господи, у меня внутри просто все переворачивается, когда я слышу, что ты довольна, что ты развиваешься, что у тебя такая полная, счастливая жизнь.

Келли продолжала щебетать — о том, как важно научиться правильно применять краски, и в обычное время Кардинал купался бы в лучах ее энтузиазма. Минувшей бессонной ночью он долго стоял в дверях ее спальни, уставившись на узкую кровать, где она спала, приехав на неделю, потом взял книгу в бумажной обложке, которую она читала, чтобы просто прикоснуться к чему-то, чего касалась дочь.

Сейчас он тоже стоял на пороге, прижав трубку плечом. Комната была приятного бледно-желтого оттенка, в широком окне — березы, но комнатой Келли она никогда по-настоящему не была. Кардинал с Кэтрин перебрались на Мадонна-роуд после того, как Келли уехала, поступив в университет. Здесь она останавливалась лишь во время недолгих набегов домой. Телевизионный отец рассказал бы ей, как он касался ее книги, просто чтобы дотронуться до того, что держала в руках она, но Кардинал никогда бы такого не смог произнести.

— Кстати, вот еще что, папочка. Мы тут с компашкой собираемся на следующей неделе смотаться в Нью-Йорк. Там выставка Фрэнсиса Бэкона [16] Фрэнсис Бэкон (1909–1992) — британский художник , последняя неделя, я страшно хочу увидеть его работы. Но ты же знаешь, бюджет мне не позволяет никаких таких трат, а это обойдется в двести долларов, если считать питание, бензин и все прочее.

— Двести американских?

— Ну да. Двести американских. Многовато, да?

— Да не знаю… А это очень важно, Келли?

— Я не поеду, если ты думаешь, что это слишком дорого. Прости. Не надо мне было это говорить.

— Нет-нет. Все нормально. Если тебе важно…

— Я же понимаю, ты на меня тратишь бешеные деньги. Я же правда стараюсь сэкономить на чем могу, папочка. Ты не поверишь, сколько я разных вещей себе не позволяю.

— Знаю. Все в порядке. Я тебе днем переведу деньги на счет.

— Тебя точно это не слишком напряжет?

— Совсем не напряжет. Но в следующем году придется жить по-другому, Келли.

— Конечно, по-другому. Я хочу сказать, у меня кончатся все занятия, останется только выпускной проект: работы для итоговой выставки, две или три. Дейл решит, сколько мне надо будет сделать. На следующий год я себе смогу найти какую-нибудь работу на неполный день. Мне самой жалко, что все так дорого, папочка. Иногда я думаю — и как ты справляешься? Надеюсь, ты же понимаешь, я тебе жутко благодарна.

— Насчет меня не волнуйся.

— Надеюсь, я когда-нибудь заработаю на своих картинах кучу бабок — так что смогу тебе кое-что вернуть.

— Что ты, Келли, даже не думай об этом. — Трубка в руке Кардинала была скользкой от пота, сердце бешено билось в груди. Благодарность Келли обезоружила его. Где-то в глубине души у него захлопнулась дверь, проскрежетал засов, и на окне появилась табличка, которой уже давно не пользовались: «Закрыто до дальнейших распоряжений».

— У тебя голос какой-то напряженный, папочка. От работы крыша едет?

— Пресса как с цепи сорвалась. По-моему, они не уймутся, пока мы не призовем на помощь авиацию. И продвигаюсь я не так, как надо бы.

— Продвинешься.

Они закончили разговор, обменявшись сведениями о погоде: у нее было тепло и солнечно, температура измерялась по Фаренгейту; у него — безоблачно, холодно, температура по Цельсию, ниже нуля. Кардинал швырнул телефон на диван. И застыл посреди гостиной в полной неподвижности. Как человек, только что получивший ужасное известие. Снаружи донесся шум, и он не сразу сообразил, что это такое. А сообразив, ринулся в кухню и распахнул боковую дверь с воплем: «Давай, вперед, зверюга!»

Он давно заметил, что еноты прорыли под домом обширные потайные ходы. В это время года они обычно впадают в спячку, но пол у Кардинала пропускал достаточно тепла, чтобы енот решил, что зима уже прошла. Когда Кардинал заметил эту морду-маску в первый раз, енот исследовал чуткими чёрными лапами половинку яблока. Затем он стал появляться два-три раза в неделю, опрокидывал мусорные баки в гараже и рылся в кучах всякой дряни в поисках еды.