Анастасия Дробина - Прекрасное видение

– Тетя Ира, я, может, пойду? – робко спросила я. – Вам на работу завтра, уже поздно…

– Ниночка! – Ирина Николаевна повернулась ко мне с глазами, полными слез. – Ты ее подруга. Я знаю, между девчонками бывают разные разговоры, чем-то делятся, на что-то жалуются… Ну что, что я делала не так?

Я вздохнула. Что тут скажешь? Не будешь же учить жизни мать своей подруги… Впрочем, Ирина Николаевна не ждала ответа.

– Я никогда ей ничего не запрещала! Захотела она танцевать – пожалуйста! Ездить на гастроли – ради бога! Международные конкурсы – на здоровье! Я подписывала все ее контракты, пока она была маленькой! Да – мне это не нравилось, да – я ей это говорила. А этот Тони был обыкновенным кобелем, а она – маленькой дурочкой и ничего не понимала! Я была матерью, я должна была ей это сказать! Но она же меня возненавидела! Она хлопнула дверью и ушла! Ей, видите ли, надоели мои истерики! – Ирина Николаевна оттолкнула стакан и заплакала. Я принялась растерянно бубнить:

– Ну тетя Ира… Ну успокойтесь, вам вредно…

– Никогда! Никогда ей мать не была нужна! – хлюпала Ирина Николаевна. – В пятнадцать лет – она уже самостоятельная! Она уже ни копейки у меня не берет и выслушивать мои советы не желает! У нее теперь другая родная мать – эта Суарес!

– Ну что вы…

– Да, да! Я знаю! Я прекрасно все видела! Для нее слово этой комедиантки – закон! И что мне было делать – на старости лет учиться фламенко танцевать?! И все равно вышло так, как я обещала, – они ее выкинули! И эта Суарес, и этот Тони! Вышвырнули, как тряпку, – оттанцевалась, не нужна! Да, я ей об этом сказала – но я ведь сказала правду! А она… Она… – и тут Ирина Николаевна заревела в голос. Я вскочила, забегала вокруг с водой, таблетками и носовым платком, чувствуя себя полнейшей идиоткой. А Ирина Николаевна отталкивала мои руки и самозабвенно рыдала:

– Как она кричала на меня! Ниночка, ты бы слышала! На родную мать! Что она меня ненавидит, что никогда не будет со мной жить, что я ей отвратительна… Понимаешь – отвратительна! И хлопнула дверью! И три года, три года!.. Только потом… Кое-как… И все равно до сих по-о-ор…

Наконец-то я поняла, и мне стало холодно. Видимо, эта ссора, о которой мы понятия не имели, случилась сразу же после краха Вандиной эстрадной карьеры. Особенным тактом Ирина Николаевна не отличалась никогда и не без мстительного чувства высказала дочери свои мысли по поводу случившегося. Зная Ванду, нетрудно было предугадать финал.

– Но, Ирина Николаевна… Вы же понимали… – Я вспомнила белое лицо подруги на подушке, разорванные пакетики из-под таблеток в мусорном ведре. – Вы же знали, какая она. Для нее танцы – все…

– Да! Танцы – все! – Ирина Николаевна театрально всплеснула руками. – Фламенко – смысл жизни, Тони – вечная любовь, эта Суарес – истина в последней инстанции! А родная мать – пустое место! Она знала, что у меня больное сердце. Что у меня давление! Неужели нельзя было уступить матери, пожалеть ее хоть немного! Я знаю, лет через десять она меня сдаст в дом престарелых и успокоится! Всегда ей было на меня плевать, всегда, всегда…

– Но, тетя Ира… Вы же помирились. Она же приходила…

– Да… конечно. – Ирина Николаевна промокнула лицо платочком, мельком глянула в зеркало на стене, пожала плечами. – Приходила, сидела, молчала. Спросишь ее о чем-нибудь – два слова скажет. Где бывает, с кем встречается – государственная тайна! И не смей вопросов задавать, она этого, видите ли, не любит! Конечно, ей двадцать четыре года, я не могу ее допрашивать… Теперь еще этот женатый гоец. Тоже поиграет с ней и бросит. Может, она решила, что лучше всех, мол, всех баб бросают, а ей вдруг повезет? Не будет такого! Я взрослая женщина, я знаю, чем это кончается, сама ее растила без отца! Конечно, она мне ничего не сказала – не хотела слушать правду! И вот, пожалуйста, – улетела с новым мерзавцем! До матери никакого дела! А если мне ночью станет плохо – кому я буду звонить?!

– В «Скорую помощь», – подала я практический совет. – Ноль три.

Ирина Николаевна с ужасом посмотрела на меня.

– Дикари. Все вы теперь – дикари. Бедные ваши дети. И родители.

В кухне повисло неловкое молчание. Я чувствовала, что ляпнула что-то далекое от хорошего тона, но извиняться было еще глупее. Ирина Николаевна поискала глазами стакан. Я подала его ей, но Ирина Николаевна раздраженно отстранила лекарство.

– Как будто это поможет… Кто он хотя бы, этот ее новый? Искусствовед? Художник какой-нибудь?

У меня пропал дар речи. С минуту я торопливо прикидывала, что могло навести Ирину Николаевну на подобную мысль. Затем пошла ва-банк:

– Вообще-то да. Значит, Ванда все-таки вам рассказывала?..

– Ой, Ниночка… – отмахнулась Ирина Николаевна. Она помассировала пальцами виски, небрежно взбила волосы и как будто повеселела. – Я все же не совсем еще дура. Я прекрасно видела, что она в последнее время читает. Эти книги по древнему искусству, немыслимые зарисовки… Лучший способ увлечь мужчину – интересоваться его делами. Старо как мир и даже неинтересно. А потом еще эти походы в монастырь…

– Ну да… – наугад поддакнула я. В голове царил разброд. В какой еще монастырь, боже праведный?!

– Откуда у художника деньги на Египет, хотела бы я знать? – ворчливо спросила Ирина Николаевна. – Если, конечно, он не Никас Сафронов. Хотя кто их знает, может, и вправду талантливый человек.

– Оч-ч-чень… – необходимость отступления становилась все острее. – Ирина Николаевна, уже поздно… Девятый час…

– Да? – Ирина Николаевна рассеянно взглянула на часы. – Ну иди. Дверь сама откроешь?

Я пулей вылетела в прихожую, оделась, крикнула: «До свиданья» – и выскочила из квартиры.

Домой я пришла в десять. Дверь в комнату была прикрыта, и из-за нее доносились пушечная пальба и мощное «ура»: бабуля в сотый раз смотрела по телевизору «Войну и мир». Я тихо разделась, прошла на кухню. Сев на подоконник, закурила. Делать ничего не хотелось. После разговора с матерью Ванды я чувствовала себя совершенно разбитой. К моей совести взывала куча дел – нужно было позвонить Стелле Суарес, Яшке, Осадчему, поужинать, постирать… Вместо этого я приняла безответственное решение – лечь спать, и решительно направилась в ванную.

Телефон заверещал, когда я стояла под душем. Наверняка звонила Катька, жаждущая узнать о результатах моей поездки к Ирине Николаевне. Я выждала несколько звонков, надеясь, что подойдет бабуля, но от «Войны и мира» Софью Павловну не смогла бы оторвать даже воздушная тревога. Ругаясь, я выскочила из душа. Оставляя за собой мокрые следы, подскочила к телефону и, схватив трубку, заорала:

– Катька, чертова кукла! Перезвони, я тут с голым задом стою!

– Добрый вечер, Нина Сергеевна, – медленно произнес низкий голос с чуть заметным акцентом. – Вы хотели меня видеть?