Петер Андрушка - Избранное общество

– Через недельку, братец ты мой, а потом можешь хоть съесть его с потрохами, – сказал он и от души рассмеялся.

«И съем, – про себя ответил ему Якуб Калас. – Вполне возможно, что съем».

Но он уже был на улице, и солнце сразу ослепило его, заставив зажмурить глаза.

Юлия Крчева задержалась перед календарем. Опять утро. Новый день проклюнулся из ночной тьмы, забелел над деревней, разгорелся солнцем – и вот уже все на ногах. Если бы Юлия не прожила свою жизнь в деревне, от нее не ускользало бы, что бросается в глаза каждому горожанину: деревня осталась деревней вопреки всем переменам, которые в ней произошли и происходят, вопреки красивым семейным виллам, асфальтированным дорогам, центральному отоплению, торговой сети, универмагам, детским садам и яслям, тракторам и комбайнам. В деревне каждый знает о каждом абсолютно все – и этим она отличается от города. «Рыгнешь в нижнем конце деревни, – говаривал отец Юлии, – а в верхнем тебя обзовут свиньей, ночью, как добрый гусак, потопчешь жену, а утром и воробьи чирикают на крышах, что в семье будет прибавление, и хоть как смазывай кроватные пружины, скрип их будет слышен ночью, как набат». «Какое мне дело до всего этого – до набата, пружин, деревни, до нового утра!» – вздохнула Юлия у календаря. Давно ли она живет одна? Пятнадцать дней, шестнадцать? Время тянется медленно, дни словно смолистые стволы, от которых с трудом, с болью отламываются сучки часов и минут. Несделанной работы по дому и во дворе скапливалось все больше, женщина не знала, с чего начать. За что бы ни взялась, все напоминало ей о муже. Первый приступ горя миновал, и уже вдоволь наплакавшейся Юлии казалось, что скоро она успокоится, душа перестанет болеть. Засыпала легко, теперь ее не тревожили призраки воспоминаний, хоть и затаились в ней, она жила с ними, кое-как приноровясь. Юлия ходила по деревне, хлопотала о наследстве, вновь и вновь повторяя деревенским женщинам, изнывающим от данного им природой любопытства, историю той несчастной ночи, но стоило ей взяться за какое-нибудь дело, которым прежде занимался только Беньямин, как горло у нее перехватывало от горьких рыданий. Жалость к себе переходила в обиду на несправедливую судьбу: почему именно ее постигла такая жестокая доля? Она еще не стара, но по пятам за ней уже тащилась тень того возраста, когда женщине трудно начинать все заново. А если и начинать – то с кем? Что же ей, ходить по улице и выкрикивать: эй, мужчины, вдовцы, холостяки, вертопрахи без крыши над головой, одинокие волки, брошенные женами неудачники, бродяги, обратите на меня внимание, я тут, я еще на что-нибудь сгожусь! Никогда она особенно не льнула к мужчинам, Беньямин считал ее скорее даже холодной. В постель с ним она ложилась, точно из милости, а его это злило, приводило в ярость, но что поделаешь, когда близость с ним не доставляла ей никакого удовольствия. Теперь она упрекала себя и за это. «Ведь мы только жили рядом», – терзала она себя, бичевала свою душу. А ведь Беньямин был неплохой человек, простой, деревенский, может, и глуповатый мужик, хорошая работа сама свалилась к нему с неба, но председатель кооператива, этот недоверчивый, привередливый, требовательный Игнац Джапалик ценил его: «Беньямин, ты моя правая рука, на тебя я могу положиться». И правда, Беньямин знал толк в своем деле, в свинарнике всегда был порядок, поросята росли, прибавляли в весе, прирост был образцовый, план мясных поставок выполнялся, не было еще случая, чтобы на бойню отправили свинью, весившую меньше ста двадцати килограммов. Даже в пору самой большой нехватки мяса, когда в иных кооперативах спускались и ниже восьмидесяти, Беньямин Крч держался на прежнем уровне. И умер так глупо, так безобразно! Раздражало Юлию и то, что в деревне слишком много судачили о его смерти; хороший был человек, и руки золотые, да больно зашибал, свинья свиньей, как и его питомцы, и кончил по-свински, задохнулся в собственной блевотине, эх-хе, вот она какова, жизнь! Юлию мучили мысли о страшном конце Бене, несколько дней прошло, пока она с этим как-то смирилась, привыкла к жестокой правде и поняла, что горестными думами ничего не изменит. Тут-то и явился Якуб Калас и сказал ей страшную вещь: «Юлия, твой Беньямин стал жертвой насилия!» Слыханное ли дело? Да это все равно что сказать: убили его, Юлия, точно паршивого пса! Она плакала и трепетала от ужаса. Якуб Калас ее нервировал и злил. Шнырял вокруг дома, словно гончая, выслеживал, а может, что-нибудь уже вынюхал? Потом она сказала себе: ведь тут были из милиции, все осмотрели, про все расспросили и закончили следствие. Пускай этот Калас хоть на голове стоит – ничего ему не доказать! Бене схоронили, дело закрыто. Что теперь может этот Калас с его бредовыми идеями? Сидит дома, выдумывает всякое от скуки, лезет в дела, которые его не касаются. Смешной человек!

Поди, она бы на том и успокоилась, но появился тог коротышка в штатском, поболтался вокруг дома, постоял у калитки, зашел во двор. За это время в голове Юлии промелькнула тысяча вопросов. Злость боролась в ней с опасениями! А вдруг Якуб Калас прав, вдруг он все-таки что-то разнюхал и теперь прислал этого типа? Страшно подумать. Юлия одним глотком выпила рюмку черешневой настойки, которую с месяц назад Беньямин привез из Будапешта, она ее тогда припрятала, и хорошо сделала. Вернулась к окну, чтобы выглянуть из-за занавески и проверить, стоит ли еще там этот человек. Но тот уже шел по бетонированной дорожке к дому. В дверях показал ей удостоверение. Юлия взяла себя в руки и стала спокойно отвечать на его расспросы, на все ответила, хотя позднее не смогла бы вспомнить, что ему наплела. И терзалась: о господи, еще скажут, что я сама Бене извела, убила, отправила на тот свет!..

Наточив мотыгу, Юлия направилась в огород, чтобы подготовить землю под кукурузу. Почва за зиму хорошо промерзла. Беньямин прошелся по ней бороной, но теперь из-под комьев уже пробивался бурьян, нужно было выполоть его, прежде чем придет пора сеять кукурузу. Тщательно, со всем старанием разбивала она землю, силясь припомнить, сколько зерна они собрали в прошлом году и сколько муж получил натурой в кооперативе. Пришлось еще и прикупать, потому как Беньямин хотел выкормить поросенка. «Что за рождество без убоины», – убеждал он жену, и она – так в конце концов бывало всегда – уступила. Однако не удержалась: «Хоть бы корму для животного притащил!» Беньямин тут же ее одернул: он-де в жизни ничего не украл и не станет мараться из-за пары крон, которые истратит на паршивый мешок кукурузы: никому не позволит тыкать в него пальцем! «В этом году поросенка не будет, – подумала Юлия, – даже уток держать не придется, останутся одни курочки-несушки, как только которая-нибудь заквохчет, подсажу к ней парочку цыплят, а не то схожу на базар…» Так прошло почти все утро. Когда Юлия разогнулась, был уже солнечный день, она спустила на плечи платок с седеющих волос – вдруг спиной почувствовала, что кто-то на нее смотрит. Юлия вздрогнула и резко обернулась.