Лев Гурский - Никто, кроме президента

После эфира маленький сутулый Желтков, сам похожий на вопросительный знак в чехле пиджака, вышел со мною на лестницу. И довольно сухо спросил:

– Последний парень, Данила, опять был подставным?

Мне с трудом удалось спрятать раздражение. Мало ему акул. Ему хочется, чтобы и дети узнавали его великую персону.

– А как же иначе? Вы ведь, извините, не Кристина Орбакайте.

Желтков кольнул меня острым неприязненным взглядом. Или мне померещилось? Ведь миг спустя он уже вздыхал: «Понимаю, Лев Абрамович, понимаю…» – да при этом так жалобно кривил личико, что мое раздражение сразу иссякло. И чего я, в самом деле, цепляюсь к бедолаге с круглой спиной и яичной фамилией? В школе его наверняка дразнили Желтком. А он был безответно влюблен в первую красавицу класса и дарил ей гранатовый браслет…

Я чуть не сунул ему напоследок какой-нибудь утешительный приз от программы «Угадайка», но вовремя вспомнил, что у меня остались одни пожарные машины.

Покурить в одиночестве мне, конечно, снова не удалось. Едва-едва я расстался с Желтковым, как по лестнице шумно затопал, поднимаясь, жизнерадостный Буба Кудасов, ведущий ток-шоу «Щедрость».

– Салют педофилам! – деловито пропыхтел он. – В Большой послезавтра идешь на «Марфу-посадницу»? Темка Кунадзе, гений, все там перевернул по последнему писку. Стрельцов с боярами и куполами оставил, типа для патриотизма, но прибамбасы – чисто хайтековские: свет, голограммы, па-де-де на выносной платформе и все такое. Мусатов билеты уже распределяет, имей в виду. Дают строго по два на редакцию, потому что спектакль пафосный – будет полно випов, включая Самого в царской ложе… Ну, идешь?

– Не-а, – ответил я. – У меня послезавтра эфирный день. И к патриотизму с боярами на платформе я, знаешь, не очень…

– Лева-Лева, ты не русский, – погрозил мне пальцем Кудасов и, заговорщицки мигнув, добавил густым шепотом: – А Волина ты сейчас шикарно подколол, ребята из новостей со стульев упали. Молодчина! «У президента много дел», «президенту некогда»… Ясен перец, где намек. Информационщики уж забыли, когда их в Кремле за людей считали. Им теперь суют в рыло минуту протокольной туфты – и крутись, как хочешь…

– Не было никаких намеков, – разозлился я, но Кудасов уже пыхтя одолевал новые ступеньки и, победив очередной пролет, крикнул сверху: «Будь здоров, школяр!»

После общения с Бубой у меня зверски заныла башка, от переносицы и выше. Вот гады, недовольно подумал я, вот партизаны кухонные. Нашли себе пионера-героя Львиное Сердце. Теперь рядовым втыком мне уже не отделаться. Мистер-твистер, бывший министер, схлопочет по полной – практически ни за что. Ну какой я, к чертям собачьим, Лев? Такой же ягненок, как и все.

Я спустился на лифте за анальгином в аптечный киоск внизу, где бессменно царствовал высокий жилистый старик в белом халате – Мих Саввич. Он и сейчас был на посту. Расплачиваясь с ним за таблетки, я вдруг увидел, что цена на пачке отечественных презервативов криво зачеркнута от руки и указана новая, раза в три выше. Забавно. Не прохлопал ли я демографический взрыв? Или залежи латекса в мире пошли на убыль? Я, правда, бросил большой секс, но спортивный интерес во мне не угас. Потому я полюбопытствовал, отчего взлетели цены.

– Ха! Вы что, молодой человек, не знаете? – Мих Саввич строго уставился на меня. – Вас в школе не научили газеты читать?

И я тут же ощутил себя второгодником, забывшим дома дневник.

Самый сильный голос – у бывшего президента России. Я своими глазами видел, как с потолка сыпались хрустальные подвески люстр. Но и наш генерал Голубев орать умеет неслабо.

Минут пять в кабинете шефа буйствовал настоящий ураган. Дрожали стеклопакеты в окнах, ходуном ходили большие напольные часы, нервно подпрыгивали коллекционные зажигалки на полках, бутылка шотландского виски сама выглянула из-за кожаных корешков юбилейного многотомника «История ВЧК – КГБ». Даже привычная ко всему голубевская секретарша Сонечка Владимировна пару раз отвлекалась от свежего номера «Каравана историй» и заглядывала в кабинет с веником и совком: не пора ли сметать в кучку то немногое, что осталось от капитана Лаптева, испепеленного грозным шефом?

Генерал припомнил мне все. Мою развязность. Мое неуважение к старшим по званию. Мою нечуткость к интересам Конторы. Мои не сданные в 1989 году нормы ГТО. И, разумеется, мое обыкновение злостно опаздывать, когда срочно вызывают с рапортом. Дважды капитанские звездочки готовы были с мясом вырваться у меня из погон и дважды опасный вихрь проносился мимо. В конце концов шеф устал. От громового тона он перешел к укоризненному. Полтергейст его завершился почти мирной репликой:

– И не стыдно тебе, Макс, сомневаться в нашей работе?

– Ой как стыдно, товарищ генерал, – соврал я, устремляя глаза на «Историю ВЧК – КГБ». – Но…

– Молчи, лучше молчи, – утомленно отмахнулся от меня Голубев. – Ну хорошо, злодей. Официально заявляю тебе, что наше Управление не причастно к пропаже Звягинцева. Просто нет , усек?

– Так точно, – ответил я.

Теперь генералу можно было верить, хотя гримаса благородного укора на его лице сама по себе стоила недорого. Давно общаясь с шефом, я усвоил, что есть три разных вида голубевского «нет». Самый скверный – третий вариант: «Я такого приказа не отдавал». Это надо понимать так, что импульс шел с самого верха и, хотя нам все не нравится, механизм запущен. Второй вариант – отрицание уклончивое: «Насколько мне известно, нет». Это значит, что кто-то проявил рвение снизу, но Голубев пока не выбрал, на пользу это Конторе или во вред. Сейчас, однако, прозвучал вариант номер раз – отрицание категорическое, безо всяких оговорок. То есть мы тут совсем не при делах. Уже легче.

– Значит, хамить мне больше не будешь? – Шеф вытащил из кармана безразмерный платок в крупную синюю клетку и стал промокать лысину. Жест означал: вали, пока цел.

– Никак нет, товарищ генерал. Да я вообще-то…

– Кру-гом!

Голубев жахнул с размаху кулаком по столу. Ударной волной меня вышибло за дверь, протащило по коридору и трем лестницам, внесло в мой собственный кабинетик и шмякнуло в рабочее кресло. Картонная папка с материалами по Звягинцеву, влетевшая одновременно со мной, спланировала ко мне на рабочий стол. Деваться некуда: начнем мозговой штурм.

В папке оказалось полдесятка целлофановых файлов со скудными бумажками внутри – в основном, компьютерными распечатками и тусклыми ксерами с изначально бледных оригиналов. Перво-наперво я убедился, что уголовное дело о похищении резинового олигарха никакая прокуратура еще не возбуждала. Так я и думал. Славно, славно. Жена Сусанна успела перебаламутить французов и обозлить моего шефа, но с элементарным заявлением в органы не поспешила. А дела такого рода у нас открывают по инициативе родных и близких. Пора бы знать, госпожа Звягинцева. Реагировать на каждый газетный чих, не оформленный в виде официальной заявы, прокуроры не обязаны. Редко-редко бывает, когда им положено шевелиться самим. По факту. Это если, допустим, ниндзи в масках вломятся в офис резинщика, стрельнут в потолок, разрубят шкаф самурайским мечом, уронят клетку с попугаем, положат охрану мордами в ковер и утащат хозяина в неизвестном направлении. Состав преступления налицо, материальный ущерб нанесен, птичку жалко… Имело место такое? Зафиксирован факт выноса господина олигарха? Есть свидетели? Нет. Нет. Нет. Стало быть, побоку официоз. Пока я избавлен от необходимости заполнять стандартные формы, комплектовать следственную бригаду и садиться на короткую цепь оговоренных в законе сроков делопроизводства. Я – свободный художник. Гоген от ГБ. Моя миссия – приватная, ознакомительная. Я могу обо всем спрашивать и ни за что не отвечать. Эх, всегда бы так!..