Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный

– Меня многое беспокоит…

И Смеляков заговорил обо всём том, что узнал за недолгое время работы в угрозыске: о сокрытии преступлений, о том, как статистика влияет на раскрываемость преступлений… Он говорил долго и с жаром, вызвав горячее обсуждение, которое, впрочем, не привело ни к какому решению. Зато на следующий день его вызвал к себе Шку-рин, заместитель начальника политотдела РУВД, и, многозначительно постукивая карандашом о стол, проговорил:

– Ты что позволяешь себе, Смеляков? О каких таких сокрытиях преступлений ты вчера завёл речь?

– А вы будто не знаете?

– Я ничего такого не знаю! – холодно улыбнулся Шкурин. – А ты, если занимаешься сокрытием, ответишь за это по всей строгости! И никаких оправданий не будет!

– Я ничего не скрываю. У меня ещё и дел-то своих нет.

– Зачем же ты, сукин сын, на других наговариваешь? Если знаешь о фактах, то доложи руководству, а просто так словами бросаться я никому не позволю! Ишь, фрукт какой выискался! Честь милицейского мундира решил замарать? Лёгкой популярности ищешь? Не выйдет! Партия доверила нам ответственнейшую работу, и мы должны оправдать доверие. А ты, Смеляков… Словом, чтобы я больше не слышал об этом. Молод ты ещё…

– При чём тут мой возраст? – Виктор пожал плечами и тут же пожалел о своём вопросе. Политрук разразился пространной речью о необходимости усиления идеологической пропаганды среди молодёжи, то и дело тыча пальцем в сторону Смелякова.

«Какая же ты дрянь, – подумал Виктор, разглядывая политрука. – Всё-то ты знаешь, но зачем-то устраиваешь этот идиотский спектакль. Хочешь выглядеть твердокаменным коммунистом. Но никто же тебя не видит сейчас, кроме меня. Ведь именно такие, как ты, разваливаете действительную работу. Именно вы, пустомели, ничего не делаете, а только языками чесать горазды. Эх, была бы моя воля…»

– Была бы моя воля, я бы поставил вопрос перед твоим начальством о вынесении тебе выговора, – политрук хищно оскалился, – а то и строгача [6]впаять…

– Во-первых, я ни в чём не провинился, чтобы мне выговор объявлять, товарищ капитан. – Виктор нахмурился. – А во-вторых, при чём тут моё начальство?

– Я сегодня по твоему вопросу с Ядыкиным беседовал. Он настаивает, что ты просто по молодости и глупости позволяешь себе иногда лишнего ляпнуть, а так ты парень нормальный. Утверждает, что из тебя получится классный опер… Ему виднее. Но я бы таких, как ты, идеологически нетвёрдых и фактически неблагонадёжных, гнал бы из органов поганой метлой!.. Ладно, на первый раз прощаю. Иди… Понабрали детей в милицию…

«Сволочь, – думал Виктор, выходя из здания РУВД, – настоящая сволочь. И фамилия Шкурин вполне соответствует его сущности… Он меня, видите ли, прощает. Ведёт себя так, словно он царь и Бог. Да это его, а не меня надо поганой метлой гнать… А Ядыкин-то сказал, что из меня классный опер получится. Значит, он обо мне хорошего мнения. Это приятно. – Смеляков чуть заметно улыбнулся, но тут же опять посмурнел. – Если бы услышать это при других обстоятельствах, а то этот политработник… Вот из-за таких всё рухнет, вся наша система. Сплошное лицемерие, демагогия! Ложь сверху донизу… Как же быть? Надо на что-то опираться, нельзя же совсем без ориентиров… Ложь, очковтирательство… и необходимость профессионально выполнять работу. Надо как-то спаять одно с другим, выплавить из этих взаимоисключающих составляющих нечто цельное, жизнеспособное. То есть нужно либо принять их правила игры и заниматься делом, которое мне нравится, либо система меня отторгнет, выдавит, как инородное тело… Вот что имел в виду Бондарчук, когда говорил про специфику работы „на земле“ и про то, что придётся из белой обложки сделать чёрную… Что ж, я сделал выбор, пришёл в угрозыск и уходить отсюда не собираюсь! Никто меня не выпрет отсюда, никакие бюрократы! Вам надо, чтобы я тупо отмалчивался на комсомольских посиделках? Чёрт с вами, я буду молчалив, как рыба. Но это не значит, что я согласен с вашими дурацкими решениями. Придёт и мой час. Я лишь в начале пути…»

Давид смотрел очумело на копавшихся в шкафах милиционеров.

– Чего вы ищете-то? – то и дело спрашивал он. – Вы тут всё верх дном перевернули.

Сидоров, тяжело переваливаясь, подошёл к нему.

– Дополнительный обыск проводим, более тщательный, гражданин Месхи.

– У меня больше ничего нет.

– Давид Левонович, мы же знаем, что это вы обокрали Забазновских, наверняка знаем. Поэтому вам лучше признаться самому. Мы люди туповатые: нам велено искать, вот мы и роем носом. И рыть будем до тех пор, пока не найдём дополнительных доказательств вашей причастности к краже.

– Но ведь нет же ничего! – почти закричал Месхи, истерично хохотнув. – Вы уже обыскивали!

– Как я сказал: мы люди подневольные, – развёл руками капитан. – Перед следствием поставлена задача, и мы её выполняем.

– Не найдёте же ничего! – Губы Давида скривились.

– Найдём, гражданин Месхи. Обязательно найдём, потому что тайник должен быть. У всех, подобных вам, есть тайники. – Сидоров приблизил своё лицо к Давиду и дыхнул на него густым запахом табака. – Я бы на вашем месте, молодой человек, повинился бы. Следствие примет во внимание ваше чистосердечное признание и простит вам упорство и ваши неуважительные попытки поиграть с нами в «кошки-мышки» и «холодно-горячо».

– Да не играю я ни в какие игры. И понятия не имею ни о какой краже.

– Что ж, очень жаль…

За спиной Сидорова появился сержант с небольшим круглым прибором в руке и в наушниках на голове.

– Это что у тебя, Вадим? – Капитан с любопытством склонился к прибору.

– Последнее слово техники. – Сержант важно надулся.

– Я вижу, что слово техники. Но всё-таки? Чего ты делать собрался?

– Стены прослушивать. Этот аппарат показывает полости в стенах. Если что спрятано, то он укажет. Новейшая разработка. Через бетон видит!

Краем глаза Сидоров заметил, как лицо Давида Месхи напряглось.

«Ага, чертёнок грузинский. Заиграло очко-то, – мысленно засмеялся Пётр Алексеевич. – Сейчас мы потреплем тебе нервишки. Результат-то мне заранее известен, а вот с тебя теперь не один литр пота сойдёт». Сидоров прекрасно знал, что в руках сержанта был обыкновенный осциллограф, который не мог определить ни наличие тайника, ни трещины в стене, ни чего-либо другого, связанного с делом Месхи. Но внушительный аппарат, наушники на голове и сосредоточенное лицо милиционера, когда он направлял осциллограф на стену и «вслушивался в шумы», привели Давида в смятение.

Сидоров всюду водил Месхи за собой, и наконец они добрались до ванной комнаты.

– Совмещённый санузел – это ужасно, – проговорил Пётр Алексеевич, осматривая стены с потрескавшимся кое-где жёлтым кафелем.