Мэри Стюарт - Огонь в ночи

Какими бы ни были причины, разрыв наступил довольно быстро. Через два года брак практически разрушился. Когда Николас путешествовал в поисках материала для книг, что случалось нередко, он все чаще и чаще находил причины не брать меня с собой. Наконец обнаружилось, что он путешествует не один, и я не удивилась. У меня все-таки рыжие волосы, так что, почувствовав боль и унижение, я все прямо и выпалила.

Чтобы удержать Николаса, мне бы лучше попридержать язык. Меня нельзя считать достойным противником на поле боя, где любовь превращается в слабость, а гордость – в единственную защиту против грубого цинизма, на который невозможно ответить. Николас победил очень легко и не мог знать, как жестоко…

Мы развелись в 1949 году. Ради матери, которая так привержена консервативному направлению англиканской церкви, что (по словам отца) склоняется к папизму, я оставила фамилию Николаса и не сняла обручального кольца. Через какое-то время я даже вернулась в Лондон к Гюго Монтефайа. Он был ангельски добр, заставлял меня работать до полусмерти и ни разу не упомянул имени Николаса. Впрочем, мне о нем никто не напоминал, кроме мамы, которая изредка спрашивала о нем в письмах и даже два раза поинтересовалась, не собираемся ли мы обзавестись потомством… Через пару лет я находила это даже забавным, за исключением тех случаев, когда изматывалась до предела. В таких условиях кроткий отрыв мамы и всей обстановки нашего дома от реального времени и пространства становился невыносимым.

В прошлом году, в середине мая, Лондон на недели забили толпы, приехавшие на коронацию задолго до великого дня, так что нечем было дышать. Гюго Монтефайа бросил долгий взгляд на мое лицо, потом еще один, и категорически велел уехать на две недели. Я быстро позвонила маме в Тенчское аббатство.

– Отпуск? – спросила она. – В начале июня? Как мило, дорогая. Приедешь сюда, или Николас найдет это слишком скучным?

– Мама, я…

– Конечно, у нас нет телевизора, – с гордостью сказала мама, – но можно слушать радио…

Я посмотрела в окно. Прекрасный вид на Риджент-стрит.

– Это было бы великолепно, – сказала я. – Но, дорогая мама, ты не будешь возражать, если я сначала ненадолго поеду куда-нибудь еще? Далеко от всего… Знаешь, только холмы, вода, птицы и тому подобное… Я думала об озере Дистрикт.

– Слишком близко, – быстро среагировала она. – Скай [1]. – Зная маму, какой-то миг я думала, что она считает достаточно отдаленным местом небеса. Но затем она добавила: – На днях твой отец говорил о нем на садовом приеме у Данхиллов. Дождь шел все время, поэтому пришлось сидеть в доме. Ты же помнишь, что, как только Данхиллы собираются принимать гостей в саду, немедленно портится погода. Ну это так типично для Мэйзи Данхилл… Они были там однажды две недели, и дождь шел каждый день.

– О, – сказала я, постепенно начиная понимать, – озеро Скай.

– И, – привела последний довод мама, – там нет телевизора.

– Похоже, именно это мне и нужно, – заявила я без иронии. – Миссис Данхилл дала адрес?

– Уже дают сигналы, – сказала расстроено мама. – Не может быть, чтобы мы уже разговаривали три минуты, и они же знают, как это выводит меня из себя. О чем мы… А, да, Данхиллы… Знаешь, дорогая, они купили новый автомобиль, такую большую штуку, которую называют «Ягель» или «Егерь», или как-то там, и…

– «Ягуар», мама. Но ты собиралась дать адрес отеля, где жили Данхиллы.

– Да, именно об этом мы и говорили. А ты знаешь, что полковник Данхилл никогда не ездит быстрее тридцати пяти миль в час, и твой отец говорит… Что, дорогой? – Раздалось неразборчивое бормотание где-то поблизости. – Твой отец записал его, дорогая. Не совсем представляю как… Ну вот он. Отель «Камас Фионнарид»…

– Какой отель, мама?

– Камас… назову по буквам. – Она это проделала. – Я, право же, не думаю, не помню, но это должен быть отель. Что ты сказал, дорогой? – Это она снова обратилась к отцу, отвернувшись от трубки. Я слушала сигналы, которые всегда переводят маму из нормальной приятной рассеянности в состояние нервной болтливости, и погружалась в предчувствия. – Твой отец говорит, что это гэльское название, и произносится «Камасунари». Это на краю света, поэтому езжай туда, дорогая, и хорошо проводи время с птицами и… водой, и с чем там тебе хочется".

Я сидела, сжимая трубку, высоко над шумной Риджент-стрит. Перед моим мысленным взором возникли холодные, омываемые дождем далекие горы.

– Знаешь, – сказала я медленно, – думаю, я поеду.

– Тогда решено, – сказала спокойно мама. – Это, кажется, именно то, что нужно, дорогая. Так удобно, что адрес оказался под рукой. Будто это было суждено".

Хотелось бы думать, что мама никогда не оценит всей иронии собственного заявления.

Поздно днем в субботу, 30 мая 1953 года, я завершала путешествие в отель «Камасунари» на острове Скай. Как выяснилось, мама была абсолютно права насчет «края света». Последний этап предстояло совершить на лодке, ибо по грубой проселочной дороге из Стратгарда не мог пройти даже местный автобус. Меня довезли до Элгола на западной стороне озера Лох Скейвинг и выбросили вместе с багажом на берег. Лодочник немного более церемонно посадил меня в лодку и отправился со мной, чемоданами и еще одним пассажиром по сияющему морю к далекому заливу Камасунари.

Нет ничего более мирного. Атлантика качается в полумесяце гор. Рыбацкая деревушка Элгол на фоне вересковых холмов расположилась с одного края полумесяца. С другой стороны – зазубренная стена скал, пурпурная от закатного неба. Горы Куиллин, гиганты острова туманов.

Вода лежала тихо, как полированный щит, в гигантских объятиях гор, отражая в голубизне и золоте великолепие холмов и неба. Тонкая мерцающая линия, яркая, как рапира, дрожала между реальным и подводным миром. Лодка вяло мурлыкала мотором, двигалась вдоль берега. Вода нежно бормотала под носом и шептала по бокам. Отлив. Море нежно отступало, волна за волной. Черные, розово-красные и оливково-зеленые водоросли качались в соленой зыби. По ветру летел острый и возбуждающий запах моря. Медленно скользили мимо каменная осыпь и вереск, сверху нависали облаками березы, мы разрезали гладкое золото на медные и индиговые струи.

Вдруг впереди, в центре горного полумесяца, появился проем залива. К берегу прорвалась зеленая долина. Выше, как я знала, толпятся холмы, сжимают, собирают воду в глубокое и узкое озеро. Из него вытекает мерцающая река. Еле различимое на таком расстоянии, появилось белое строение в тумане берез. Отмели развертывались веером. Лодка упорно пробиралась в залив. Стал виден дым из труб отеля, будто нарисованный карандашом на темно-голубых холмах. Солнце опустилось ниже, вода перестала мерцать, над маленькой долиной простерлась огромная тень Куиллина. Дерзкое крыло скалы бросило диагональ тени на половину залива.