Эд Макбейн - Маленький плут и няня

Но в одном я совершенно уверен, лейтенант: других таких организованных парней, как Гануччи, надо еще поискать!

– Ладно, пусть так, – согласился Боццарис, – да только ты поищи среди них тех, кто любит оставлять такие следы! А уж записей о крупных суммах, которые по их приказу переводятся из одного района в другой, ты и вовсе не найдешь. А тут ведь из одной страны в другую! Тут, братец, прямая опасность, что парни из Интерпола мигом почуют запах жареного. И хвать тебя за жирную задницу! Помнишь, приятель, как все это вышло с Аль Капоне? То-то!

Сообразив, Нюхалка согласно кивнул головой.

– Наличные, – протянул Боццарис, – вот в чем сила организованной преступности! Звонкая монета, зеленые «хрусты» – вот чего у них хватает! Хочешь знать, о чем я думаю?

– О чем? – с интересом спросил Нюхалка.

– Держу пари, кому-то позарез понадобились денежки! И вот очень скоро надежный человек сядет в самолет, полетит в Неаполь и отдаст пятьдесят штук прямо в жирные лапы самого Кармине Гануччи. Вот что я думаю.

– Что ж… вполне возможно, – подумав, согласился Нюхалка.

– И если тебе удастся разнюхать, когда и как будут отправлены эти самые пятьдесят штук, или кто повезет их в Италию, или еще что-нибудь интересное, за что работающему в поте лица лейтенанту полиции не жалко отвалить двадцать пять долларов, тогда приходи. К тому же денежки эти он платит из собственного кармана.

– Да?! А я и не знал!

– А об этом вообще мало кто знает, – усмехнулся Боццарис, – но это чистая правда. А кроме всего прочего, если тебе удастся раздобыть интересующие нас сведения, ты не только получишь деньги, Нюхалка, – тогда, думаю, мы с тобой будем в расчете. И я готов буду забыть об одной очень интересной записи, которая есть в твоем деле.

– Какой еще записи? – пересохшими губами прошамкал Нюхалка, и лицо его стало мертвенно-бледным.

В Италии был уже девятый час вечера, когда Кармине Гануччи позвали к телефону. Они со Стеллой и одним удалившимся от дел специалистом по ринопластике [5]из Нью-Джерси ужинали у Фраглионе. Гануччи вызвали из-за стола как раз в тот момент, когда подали раков, что и привело его в немалое раздражение.

Взяв трубку, он недовольно буркнул: «Гануччи!» – и, услышав на другом конце голос Гарбугли, немедленно задохнулся от возмущения.

– В чем дело, Вито? – проревел он.

– Вы посылали телеграмму? – спросил Гарбугли.

– Да.

– Нам?

– Конечно вам, а кому же еще?!

– Так это так и есть? То, о чем вы просили в телеграмме?

– Все до последнего слова.

– И как вам это отправить?

– С надежным человеком. Как же еще?!

– И когда?

– Пусть вылетает самолетом до Рима, и не позднее завтрашнего вечера!

– А я было понял, будто вы хотите, чтобы мы переслали вам это в Неаполь!

– Да ведь нет же прямых рейсов из Нью-Йорка в Неаполь! – рявкнул Гануччи. – Твоему парню волей-неволей придется сделать пересадку в Риме. Ты слышишь? В Риме пересадка, так ему и скажи!

– Хорошо, хорошо, только не волнуйтесь.

– И не забудь, ладно? А то этот болван ни за что не догадается!

– Скажу, обязательно скажу, не волнуйтесь!

– Да, и дайте мне знать, когда он прилетит, хорошо? Тогда я устрою, чтобы в субботу его встретили.

– Хорошо. Тогда попозже я вам перезвоню и скажу, когда точно…

– Дай мне телеграмму, только после одиннадцати, чтобы по льготному тарифу, – велел Гануччи.

– Хорошо, так и сделаю.

– Как там малыш Льюис?

– Понятия не имею. Хотите, чтобы я позвонил вам домой и узнал, что и как?

– Нет, нет, это еще двадцать пять центов. Не знаешь, Нэнни получила нашу открытку?

– Ей-богу, не знаю. Если хотите, я могу позвонить…

– Я пишу ей почти каждый день, – проворчал Гануччи. – Знаешь, сколько стоит послать открытку авиапочтой? Сто пятнадцать лир, ничего себе, а? Ладно. У тебя еще что-нибудь?

– Нет, ничего.

– Тогда вешай трубку, нечего попусту тратить деньги, – буркнул Гануччи и бросил трубку на рычаг.

Стрелка часов, висевших на стене того отделения Первого национального городского банка, что на углу Лексингтон-авеню и Двадцать третьей улицы, как раз остановилась на 2.37, когда Бенни Нэпкинс исчерпал свой счет в этом банке. Вернее, почти исчерпал, поскольку там еще оставались шестнадцать долларов. А черный день для него настанет, решил Бенни, если Придурок сегодня вечером вдруг облажается. И не то чтобы он всерьез предполагал, что такое случится, нет. Просто ему уже не раз приходилось убеждаться, что людям свойственно делать ошибки. Поэтому Бенни решил оставить при себе достаточно денег на билет до Гонолулу – просто на случай, если что-то пойдет не так, как он хотел. Не складывай все яйца в одну корзину, подумал он и обратился к кассиру:

– Прошу вас, четыре тысячи по сотне и две – по доллару.

– Две тысячи – долларовыми купюрами? – уточнил кассир.

– Да. Именно так, – подтвердил Бенни.

Кассир принялся пересчитывать деньги.

Бенни, конечно, догадывался, что его план, скажем так, не совсем законный. Но с другой стороны, успокаивал он себя, разве это ему пришла в голову сумасшедшая мысль украсть мальчишку Гануччи?! Разве он просил Нэнни обратиться к нему за помощью? Зато он взялся за это грязное дело хладнокровно, как и подобает настоящему профессионалу. И вот сегодня в десять часов вечера, если все пойдет по плану, в его распоряжении окажется сумма, вполне достаточная для выкупа. А может быть, и немного больше… в виде компенсации за труды. Предположим, в игре участвует Селия Месколата… только она не узнает об этом до половины шестого.

А пока что он получил толстенькую пачку наличных – две тысячи долларовыми банкнотами и в придачу сорок по сотне, попросил у кассира резинку, чтобы перехватить всю пачку, свернул ее в некое подобие толстого рулона, туго обмотал резинкой, поблагодарил и вышел из банка.

Некоторое время он раздумывал, не стоит ли еще раз позвонить Придурку – просто, чтобы убедиться, что тот до конца понял, в чем состоит его план. В конце концов. Придурок никогда не отличался острым умом. Да что уж тут говорить, когда он и свой-то номер телефона запомнил с большим трудом.

С другой стороны, вряд ли так уж умно лишний раз давить на человека, раз уж он согласился участвовать. Хороший наездник не станет погонять хлыстом доброго скакуна. И пусть Придурок в своей жизни не так уж много знал, но в одном он понимал толк – в воровстве.

До своей квартиры на Лексингтон-авеню Бенни решил пройтись пешком. Он сильно нервничал и даже под конец решился спросить Жанетт Кей, не настроена ли она… Выяснилось, что очень даже настроена, поэтому, когда к четырем часам они закончили, было как раз время начала сумерек.

А Нэнни с завистью рассматривала яркую красивую открытку. Перевернув ее, она прочла: