Татьяна Эльдарова - Свояченица

- Ты действительно этого хочешь?.. Ты меня не идеализируй: я глупая вздорная, побитая баба, которой надо восстановить свою жизнь! И ты не представляешь, насколько это долгая и кропотливая работа. Тебе нельзя со мной... Я буду тебе только мешать...

- Что же теперь делать, глупая, вздорная Нюшка? Ты мне будешь мешать работать, если тебя не будет рядом... Значит, и моя жизнь пока неполноценная...

Анна усмехнулась. Вспомнила, как обозвала её в тот первый приезд бабка Тата: кошкой блудливой!

"Я не блудливая! - молча возразила она всему свету. - Просто мы нужны друг другу."

Ветровка упала на пол.

- Мы справимся! Но я думаю, что нам с тобой придется ещё многое восстанавливать...

Анна протянула к Алексею руки, застыла в ожидании. Алексей внезапно осипшим голосом только и смог, что снова назвать её по имени. Шагнул, еле притронулся. Как слепой, наощупь провел пальцами по лицу, шее...

Он вдруг будто проснулся. Анна тут же была захвачена в плен: - Нет, она меня жутко нервирует... Эта рубашка - такая мокрая... Давай, мы её высушим. Нет не на тебе...

Анна-Женщина не возражала.

"Посреди ночи вдруг очнешься... Что же тебя разбудило? А, проснулась дама за соседней перегородкой! Слышатся приглушенные голоса, но слов не разберешь. Вот тихо-тихо засмеялся мужчина... Хотелось бы мне знать, о чем они беседуют между собой?"

- Лёшка, погоди, дай продохнуть... - шептала она чуть позже, оторвись от меня на минутку, ну ты же не маленький...

Истосковавшись за долгие годы по мужской ласке она чувствовала, что растворяется в этих поцелуях, тает в жадных руках, которые как из пластилина лепят из неё свою Галатею.

Она цеплялась за остатки разума, ускользающего пристального ироничного вниманья к самой себе "со стороны", но пробужденное от сна, мягкое податливое тело чутко и бесстыдно отзывалось на дерзкие прикосновения, медленно вспоминая любовную гимнастику, выгибалось дугой на дружелюбно подставившем свою спину старинном сундуке. Оно уже окончательно не слушалось её и подчинялось единому во все времена желанию: отдать всё и всё получить сполна...

- Ох, Анька, я съем тебя сейчас... - нежно заскрипел над ней зубами мужчина.

Куда-то далеко на задний план отошли бесконечные "зачем" и "нельзя". Она щедро дарила себя, отвечала ему беззастенчивыми движениями, пыталась спрятать радость ощущений за шутку:

- Намекаешь, что я и Колобок - близнецы-братья? Ну тогда "не ешь меня, я тебе ещё пригожусь"...

- Пригодишься, Анька...

Они уже были едины, и никакая сила в мире - знали - не оторвёт их друг от друга, не прервет любовного танца сплетенных тел. Вокруг - никого и ничего...

И шепот смолкал, сменялся протяжными вздохами-стонами, заканчивался бурными слезами. Они облегчали тяжесть, очищали одинокое женское сердце, обеспокоили и успокаивали мужчину, согревшегося в нём, его согревшего...

- Анька, Анечка моя! Ты же - цены себе не знаешь, ты - сокровище.

- Не говори так, а то у меня будет мания величия... - Слёзы её осушили его губы. - Как думаешь, она меня узнает?

- Кто?

- Маруся.

- Конечно. Как только прижмется покрепче. Вот так... Тебя же невозможно ни с кем спутать, ты - во всём своём... жирке...

- Опять за старое! - Аня рассмеялась. - Горбатого могила исправит!

Алексей возразил, не ослабевая объятий:

- До этого, надеюсь, ещё далеко.

- Еще бы, добился своего, теперь можно отыграться по полной программе!.. Нет, нет, Лёшенька, милый, пора! Боже, я и не представляла, что такое возможно...

Анна судорожно вздохнула, схватила вещи, быстро оделась. Алексей последовал её примеру, проверил заслонку в печи, собрал бумаги.

- Ну, присядем на дорожку, - предложила Анна, - так не хочется покидать дом!..

Художник пообещал ей, что они вернутся сюда. Обязательно. Всей семьёй!..

* * *

На обратном пути Алексей истомился от желания повернуться лицом к крепко обнимавшей его пояс Ане.

Она не замечала ни пронизывающего ветра, ни воды из-под колес, залившей ноги по колени. Анной то ли видение овладело, то ли дрема: перед глазами возникла воображаемая встреча с Марусей...

Вот они с Алексеем, взявшись за руки, бегут по таможенному коридору.

- Там - моя дочь! - как пароль, бросает она мимоходом рядовому чиновнику, загородившему проход.

Не говоря ни слова, таможенник отступает...

Вот они вошли в комнату, где громко ругаются Марья Павловна с какой-то дамой (по виду напоминающей колхозницу, которая научилась управлять государством посредством луженой глотки). Кроме них там оказывается человек двадцать детей с рюкзаками, и ещё две таможенницы.

- У меня абсолютно точные сведения! - орет колхозница. - Машенька сирота! У неё никого нет, поэтому пансионат взял на себя заботу о ребёнке!

- А вы у неё самой спросили? - Луканенкову не так-то легко перекричать!

Посреди этого базара стоят дети, с интересом и испугом наблюдая, в чью пользу закончится словесная баталия. При последних криках Марьи Павловны, они слегка расступаются, образуя неровный полукруг возле маленького худенького цыплёнка с тремя хвостами на голове. Это не просто цыпленок, это - её Маруся с фотографии! Сейчас она насуплено глядит на руководительницу группы.

- Меня-то как раз и забыли спросить! - непримиримо заявляет она. Вырвали из стен родного интерната, искололи всю... - Маша демонстрирует присутствующим огромный лиловый узел на голубой ниточке вены в сгибе локтя, - А у меня, между прочим, есть Катька, Петька, Пашка и Юрка!..

Тут Машка вдруг замечает разбойничью рожу опекуна, от которого дети стараются держаться подальше, бьет в ладошки:

- И дядя Лёша!..

Она прыгает к нему на руки, колотит от радости пятками по бокам. Алексей почему-то сильно бледнеет, но улыбается, хотя это требует от него явных усилий... После чего он аккуратно возвращает Марусю на пол...

Потом родное дитя, прожившее большую часть жизни в интернате, переводит взгляд на светловолосую Анну, которая видит себя в мечтах олицетворением Прекрасной Мамы для всех сирот. От волнения девочка запускает указательный палец в ноздрю, смущенно пожимает плечами и, лукаво улыбнувшись, быстро сует руку в карман зелёных брючек, где тщательно вытирает палец о несуществующий платок.

- А это... кто?.. - с неясными воспоминаниями, завертевшимися где-то далеко-далеко, и тайной надеждой, что это окажется правдой, спрашивает она у Атамана Алексея, не сводя взгляда с Анны.

- Вот, видите! - снова вопит директор пансионата. - Она её не знает!..

Тут уж Анна выступает вперёд.

Она делает фигуры из трёх пальцев на обеих руках, крутит ими перед носом крикливого педагога, замечая молчаливое одобрение всех детей, присутствующих в комнате. Потом поворачивается к Марусе, вцепившейся в руку Алексея.

Анна запевает дочке давнюю-давнюю незамысловатую песенку, сопровождавшую подготовку ко сну: