Шарль Эксбрайя - Ночь Святого Распятия

После ужина я поднялся к себе в номер и написал через парижскую контору письма Клифу Андерсону и Алонсо. Первому я сообщил о гибели Мануэля Эскуариса и просил дополнительных инструкций, а второму описал атмосферу вновь обретенной Испании. Чтобы не беспокоить Рут, о личных неудачах я умалчивал — Клиф Андерсон сам расскажет Алонсо, если сочтет нужным, а это вовсе не обязательно. Покончив с писаниной, я спустился вниз и бросил конверты в ящик. Теперь я снова совершенно спокоен. Можно выкурить сигару и пропустить еще рюмочку коньяка. Да, разумеется, я блуждаю в потемках и пока не видно ни единого просвета. Как добраться до этих чертовых торговцев наркотиками? Понятия не имею, но зато я вполне доверяю опыту Клифа: либо он сочтет, что после такого неудачного начала лучше немедленно отозвать меня обратно, либо дает новые указания. В любом случае я твердо решил не уезжать из Севильи до конца праздников, ибо один Господь ведает, доведется ли мне побывать здесь еще хоть раз.

Едва успев выехать за пределы Кордовы, я увидел первых быков. Они паслись на лугах по обоим берегам Гвадалквивира. Погода — волшебная, и в воздухе чувствовалась какая-то неуловимая, почти неземная нежность, нечто такое, что хорошо знакомо только андалусцам, но и они не в силах выразить природу этого явления тем, кто не бывал в здешних краях. Мне предстояло проехать всего сто тридцать два километра, и я никуда не спешил. Пока не пришли инструкции Андерсона, я мог вести себя, как в отпуске. В Пальма-дель-Рио я выпил первый за день кафе кон лехе [20], устроившись в патио маленькой таверны под сенью апельсиновых деревьев, и с жалостью подумал о своих коллегах и Рут — она наверняка никогда не увидит этого чудесного пейзажа, где теряется само ощущение времени. На правах старого друга я заговорщически подмигнул древней башне Пеньяфлор и ровно в десять часов с бьющимся сердцем въезжал в Севилью.

Пока я не хочу никого видеть. Я слишком тороплюсь в гостиницу «Сесил-Ориент» на площади Сан-Фернандо, где у меня заранее заказан номер. Мне не терпится поскорее переодеться и разобрать чемодан. Просто не могу поверить, что я снова в Севилье!

Свернув на Сьерпес, я окончательно забыл о своем статусе агента ФБР и о задании Андерсона. Теперь я опять почувствовал себя севильянцем, гуляющим по родному кварталу, где наверняка можно встретить друзей и есть с кем поболтать. В Кампане меня ждут тени отца и матери. Я отчетливо вижу, как они сидят на скамьях в последнем ряду ночью, когда по улицам проходят последние на Святой неделе процессии. Вот выходят братства: «Хесус дель Гран Подер» [21]— самое могущественное, за ним — Макарены, наиболее любимое в городе, дальше — Эсперансы [22]— здесь собрались самые ревностные почитатели. Я слышу, как матушка в очередной раз напоминает мне, что надо вести себя хорошо, а потом разворачивает бумагу и достает наш жалкий ужин. Об этой ночи со Святого четверга на пятницу говорили за много месяцев до того, как она настала. Это — единственная радость в жизни моих родителей, и весь год они по крохам собирали нужную сумму. Но я хорошо помню, что, чем сидеть на стуле, за который заплачено такой дорогой ценой, я предпочел бы бегать со своими сверстниками, но мой отец не понял бы, вздумай я признаться, что не разделяю его вкусов, его ревностного отношения к церкви. Правда, в первые годы я довольно быстро засыпал, и, когда первая процессия — «Молчаливые» — подходила к Кампане, а это случалось около двух часов ночи, я так крепко спал, что самые волнующие саэты [23]не могли вернуть меня в мир взрослых. Сейчас мок родители спят в чужой земле далеко, очень далеко от родной Андалусии… Глупая шутка — жизнь!

Грезя наяву о прошлом, я вглядывался в прохожих, но не из страха увидеть врага, а в надежде, что из юности всплывет забытое лицо какого-нибудь товарища прежних дней. Тщетно. Сьерпес немало обновилась, и лишь огромные стеклянные витрины, отделявшие завсегдатаев клубов от уличной толпы, по-настоящему напоминали о прошлом. Проходя мимо университета, я вспомнил, как в те далекие дни отец мечтал сделать из меня ученого. Что бы бедняга сказал, узнав, что его Пепе стал чем-то вроде полицейского? Какой удар для него, в душе немного анархиста (несмотря на глубокую религиозность), а потому искренне презиравшего все, что так или иначе связано с дисциплиной и стражами порядка? На рынке в ноздри мне ударили давно забытые запахи. Наконец по улице де Ла Регина я вышел на площадь Сан-Хуан де Ла Пальма — конечной цели своего путешествия. Выйдя на площадь и оказавшись перед церковью Святого Иоанна Крестителя, которую все жители Севильи называют просто Ла Пальма, я замер, словно у меня вдруг закружилась голова. И глаза как будто помимо моей воли начали искать жалкий домишко, побеленный чуть розоватой известью, где я прожил двенадцать лет. Он стоял на прежнем месте, и, несмотря на все попытки хоть перед Пасхой навести глянец, все такой же ветхий и обшарпанный. Так старая кокетка лишь на миг может создать иллюзию умелой подкраской, но уже в следующий непременно заметишь обман. Мы жили в двух комнатенках на первом этаже. Окна выходили во двор, весь день напролет наполнявшийся криками, пением, проклятиями, и лишь вечером гвалт стихал, словно тонул в молчании, пропитанном мощным ароматом жаркого и пряностей. Мое детство…

В церкви мне показалось, будто огромное покрывало опустилось мне на плечи, сковало и спеленало, сделав пленником воспоминаний. Я видел малыша, преклонившего колени у алтаря и читающего «Отче наш» в ожидании Дона [24]Доминго и его уроков катехизиса. Наверное, он уже давным-давно умер, наш добрейший наставник, который так мечтал, что я поступлю в семинарию. Дон Доминго воображал, будто знания катехизиса и молитв достаточно, чтобы стать одним из князей церкви, словно позабыв, каких усилий ему самому стоило получить место приходского священника в храме Хуан де Ла Пальма, святилище его обожаемой Армагурской Девы. Добряк искренне не понимал, что у мальчишки могут быть более честолюбивые стремления, нежели просто жить до конца дней своих под покровительством Богоматери. Под пристальным взглядом служителя, видимо, угадавшего во мне иностранца, я медленно и осторожно шел от колонны к колонне, и каждый уголок навевал воспоминания, от которых комок подкатывал к горлу. И лишь склонившись у алтаря, я впервые заметил того типа. Я слегка потерял равновесие, голова отклонилась чуть влево, и на долю секунды перед глазами мелькнула тень, сразу метнувшаяся за колонну. В первую минуту мне захотелось подойти и сразу выяснить, не соглядатай ли это, но это значило бы поддаться панике. Стоит почувствовать себя загнанной крысой — и нервы мигом полетят к чертям. И я продолжал медленно прогуливаться по церкви, стараясь выглядеть спокойным и равнодушным. Тем не менее, забредя в какой-нибудь тенистый уголок, я не упускал случая понаблюдать за возможным преследователем. Он тоже напускал на себя безразличный вид, но, когда я скрывался из глаз, явно озирался и нервничал и, лишь снова увидев меня, успокаивался. Да, теперь уж ясно как Божий день, что парень следит за мной… Хотя совершенно немыслимо, чтобы Лажолет мог проведать о моем приезде в Севилью. Меня терзало желание немедленно узнать правду, но для этого надо подловить преследователя и вытрясти из него признание, чего именно он от меня хочет.