Шарль Эксбрайя - Очаровательная идиотка

— А что навело вас на мысль, будто молодой человек несерьезно относится к возложенной на него задаче? — удивился сэр Реджинальд.

— Самое старое в мире доказательство: он влюблен, сэр!

— Правда?

— Да, и влюблен в девушку, которая пользуется отличной репутацией как в своем квартале, так и на работе… Это мисс Пенелопа Лайтфизер.

Демфри вздрогнул:

— Что вы сказали?

— Мисс Пенелопа Лайтфизер.

— Лайтфизер… кажется, я слышал эту фамилию…

— Конечно, сэр. Так зовут молодую особу, которая работает у вашей супруги.

— Вот оно что! Но тогда…

— О да, сэр… Наш Комптон, несомненно, любит мисс Лайтфизер — еще вчера вечером он полез из-за нее в драку, заранее зная, что будет избит. Однако поскольку Комптон водил девушку к Багдасарьяну, можно сделать вывод, что ее положение в вашем доме, сэр, не оставляет его равнодушным… Думаю, именно благодаря мисс Лайтфизер молодой человек надеется добраться до вашего сейфа.

Это утро, проведенное Гарри Комптоном в маленькой квартирке на Саус Гроув, было одним из самых приятных за все двадцать восемь лет его существования, и, когда вернулась Пенелопа, молодой человек счел вполне естественным разделить с дамами ленч. Миссис Лайтфизер слыла превосходной кулинаркой — то есть все тщательно варила и подавала к мясу и овощам ассортимент соусов, способный пробудить аппетит у самых угрюмых жителей Соединенного Королевства. После ленча Гарри попросил у миссис Лайтфизер разрешения поговорить с Пенелопой наедине. Получив согласие, девушка отвела воздыхателя в свою комнату, но позаботилась оставить дверь приоткрытой.

— Пенелопа, дорогая… надо…

— Нет, подождите! Сначала моя очередь! Я видела Розмери — она согласна встретить нас обоих завтра вечером и провести на прием к Демфри… Сколько же роскошных туалетов мы увидим! Вы довольны?

— Еще бы!.. Пенелопа, у меня произошел серьезный разговор с вашей матерью.

— С мамой? А о чем?

— Мы говорили о вас, Пенни. Я сказал, что люблю вас так, что готов жениться, если вы не против.

— О Гарри! Уж не просите ли вы случайно моей руки?

— Да, я и в самом деле прошу вашей руки, Пенни, но не случайно, а по зрелом размышлении.

— Вот уж не знаю, плакать или смеяться.

И то и другое было бы крайне неприятно, и Гарри попросил девушку не нервничать.

— Осторожно, Пенелопа!

— Осторожно… с чем?

— Я пока еще не просил вашей руки.

— Но я думала…

— Нет. Сначала надо прояснить несколько вопросов. Если мы станем мужем и женой, Пенелопа, согласны ли вы жить в России?

— У царя?

— Как это, у царя? Но, послушайте, там уже сорок пять лет нет никакого царя!

— Жаль…

— Почему?

— Из-за троек…

— Прошу вас, Пенелопа, давайте говорить серьезно! Вы знаете, что наш разговор может иметь неисчислимые последствия?

— Решительно, я чувствую, что сейчас заплачу…

— Сдержитесь, Пенелопа, сейчас не время!

— Вы думаете?

— Уверен!.. Но вы мне не ответили… Вы поедете со мной в Россию?

— Почему бы и нет? По-моему, путешествовать должно быть очень приятно…

— Ну а жить там все время?

— С вами и с мамой?

— Если ваша матушка согласится нас сопровождать, я с удовольствием увезу и ее.

— Тогда я согласна, Гарри.

— Только… есть одно условие… Сначала я должен забрать у сэра Демфри досье, касающееся моего отца.

— Мы его заберем!

— Дорогая! Верьте мне, и Англия горько пожалеет, что не оценила вас по достоинству!

— О!

Гарри пребывал в такой экзальтации, что не соображал толком, что говорит.

— Поймите меня, дорогая! Я презираю англичан, шотландцев и валлийцев! Это не их кровь, а кровь запорожских казаков течет в моих жилах!

Испуганная девушка, приоткрыв рот, наблюдала, как Комптон жестикулирует, раздумывая, уж не повредил ли колосс из дансинга ему мозги.

— Но, Гарри, я ведь англичанка…

— Выйдя за меня замуж, вы перестанете быть ею!

— Почему?

— Потом объясню!

— О Гарри, я больше ничего не понимаю, а в таких случаях я всегда плачу.

— Нет, Пенни, вам следовало бы петь и танцевать!

Теперь она уже не сомневалась, что молодой человек тронулся умом.

— Может, вам лучше снова лечь, Гарри?

Тошнотворный прагматизм! Все вдохновение Гарри мигом улетучилось.

— Что вы сказали?

— Вам надо лечь, мама поставит вам горчичник…

— Горчичник? Разве вулкану ставят горчичники?

— Какому вулкану?

— Мне!

— Господи! Вы принимаете себя за вулкан?

— Да, Пенелопа, я вулкан и пылаю из-за вас!

Перепуганная девушка отступила. Комптон, уже не владея собой, бросился ее целовать, но в ту же секунду его подсознание, вымуштрованное по всем правилам строжайшего пуританизма, возмутилось, и молодой человек так и застыл, обнимая воздух и не соображая толком, что делать. Сказывалось материнское воспитание. Но вдруг, словно негодуя, что в столь важный момент ее задвигают на второй план, кровь отца Петра Сергеевича Милукина дала о себе знать с неистовством, достойным героев Достоевского. Гарри бросился на колени перед своей милой и, обхватив ее ноги, начал рыдать, стонать и каяться с чисто славянским мазохизмом.

— Пенелопа Лайтфизер, я прошу у вас прощения… — Он не называл ее на «ты», поскольку в английском языке эта форма отсутствует, что несколько портит задушевность такого рода исповедей. — Я негодяй! Я злоупотребил вашим гостеприимством!.. Я обманул вашу мать, эту святую женщину!.. Обманул вас! Гоните меня отсюда пинками, и я буду счастливейшим из людей! Прикажите мне утопиться в Темзе, и я побегу туда, благословляя ваше имя! Пенелопа, сам ад еще не порождал более гнусного чудовища, чем я!

Зарывшись лицом в юбку девушки, Гарри рыдал, икал, душераздирающе стонал — короче, отцовская кровь окончательно возобладала над материнской. Мисс Лайтфизер, само собой разумеется, не могла понять столь странных проявлений чувств и не знала толком, то ли смеяться, то ли звать на помощь.

— Может, вы встанете, Гарри? — робко предложила она. — Кажется, такое поведение не вполне прилично, правда?

— Я не поднимусь, пока вы меня не простите!

— Но что я должна вам… простить, Гарри?

— То, что меня зовут вовсе не Гарри!

— Так вас зовут не…

— Нет, жестоко обманутое невинное создание! Меня зовут Петр Сергеевич Милукин!

— Это… это очень красиво…

Не без отвращения, но зато слегка успокоившись, молодой человек встал. Оставалось лишь смириться с неизбежным, и Гарри в знак полного непонимания развел руками:

— Ей бы следовало плюнуть мне в лицо! Топтать ногами! А она говорит, что это очень красиво!

— А вам разве не нравится фамилия Милукин?

Комптон окончательно запутался. Отчаяние сменилось бешеным желанием объяснить и убедить. Не думая о последствиях, ему хотелось разбить, сломать этот непрошибаемый панцирь наивности, окружавший Пенелопу подобно водолазному колоколу, и заставить девушку взглянуть правде в глаза, какой бы отвратительной ни оказалась эта правда.