Шарль Эксбрайя - Самый красивый из берсальеров

Это заявление совсем доконало Дзамполя, и у него не хватило сил ответить. Лишь какой-то жутковатый хрип вырвался из груди инспектора, но Тарчинини и бровью не повел.

— Возьмите себя в руки, Алессандро. Что бы вы ни делали, что бы ни болтали, в конце концов любовь все равно восторжествует и я стану крестным вашего первенца… Или вы не достойны называться итальянцем! А пока — бегите допрашивать Тоску, Валерию и Изу… Вы записали, где они работают?

— Да, я пойду к этим маленьким стервам! — вне себя от ярости завопил Дзамполь. — Да, я их допрошу! И лучше бы им отвечать как на духу, не то пусть меня повесят, если я не приволоку сюда хотя бы одну в наручниках!

Выходя из кабинета, Ромео обернулся и с улыбкой проговорил:

— Я ничего не имею против ваших методов работы, Алессандро, потому что, даже не отдавая себе в том отчета, вы начнете преследовать именно ту девушку, которая вам больше всех понравится… ту, что когда-нибудь в отместку за наручники наденет вам на палец кольцо!

Оставшись один, инспектор долго приходил в себя. Не найдя ничего оригинальнее, сначала он долго и со вкусом изрыгал проклятия, потом сломал два карандаша, изорвал листов двадцать бумаги, швырнул на пол шляпу и принялся свирепо топтать. Алессандро, пожалуй, вообще превратил бы ее в лохмотья, но вовремя вспомнил, что головной убор обошелся ему в три тысячи лир. Лоб инспектора пылал, и в охваченном лихорадочным возбуждением мозгу мелькали отвратительные картинки: Симона и Тарчинини, сговорившись, издеваются над ним…

Начальник уголовной полиции Бенито Дзоппи, человек на редкость уравновешенный, любящий свою работу и подчиненных, слыл чуть ли не ясновидящим. Это он попросил направить Ромео Тарчинини в Турин, после того как однажды за обедом с веронским коллегой долго слушал хвалебные речи об удивительном комиссаре и его не менее поразительной манере вести следствие. Из всех своих сотрудников Дзоппи особенно ценил инспектора Алессандро Дзамполя, и его очень тревожило, что после катастрофы с женой тот как будто впал в черную меланхолию. Дзоппи считал Алессандро превосходным полицейским, но всерьез опасался, что мрачный настрой в конце концов скажется на работе. Благодаря этой симпатии к подчиненному шеф сразу согласился принять Дзамполя, узнав, что тот хочет обсудить с ним какой-то служебный вопрос. Крайнее возбуждение Алессандро, нервное подрагивание рук и слегка перекошенная физиономия навели Дзоппи на мысль, что инспектор только что пережил сильное потрясение.

— В чем дело, Дзамполь?

— Синьор директор… синьор директор…

Инспектор так нервничал, что не мог договорить до конца.

— Садитесь же… Да, вон там… Ну а теперь рассказывайте, что привело вас ко мне.

— Комиссар Тарчинини…

— А!

Бенито Дзоппи явно не выказал особого удивления, ибо, зная репутацию веронца, вполне ожидал такого рода происшествий.

— Он сумасшедший!

— Вот как?

И тут Алессандро, дав волю душившему его возмущению, рассказал о вчерашнем фантастическом допросе трех девушек, закончившемся поцелуем. Когда он описывал эту сцену, Дзоппи, скрывая улыбку, поднес руку к губам. А инспектор уже перешел к скандальному поведению Тарчинини в морге и его непристойному разговору с покойником. На финал он признался, что комиссар оскорбил его, Дзамполя, приняв сторону неверной Симоны…

— Вы сами поведали Тарчинини свою историю? — перебил его Дзоппи.

— Да, синьор… Я надеялся встретить понимание и сочувствие… А комиссар не нашел ничего лучше, как пожалеть Симону, которая, видите ли, не обрела со мной того счастья, на какое, по его мнению, имела право рассчитывать!

— Ну и что?

— А то, синьор директор, что я прошу вас дать комиссару Тарчинини другого помощника или принять мое заявление об отставке!

Дзоппи ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал спокойно и сурово.

— Вам, вероятно, известно, Дзамполь, что я считаю вас полицейским, подающим большие надежды?

Инспектор кивнул.

— Тогда я могу со спокойной душой сообщить вам, что не принимаю вашей отставки и что вы по-прежнему будете работать с комиссаром Тарчинини.

— Ma que! Синьор директор…

— Я не принимаю вашей отставки, Алессандро, потому что солдату негоже дезертировать посреди сражения! Ведь если я не ошибаюсь, вы сейчас разыскиваете убийцу берсальера, найденного мертвым сегодня ночью?

Дзамполь пожал плечами и презрительно фыркнул:

— Судя по тому, как ведет расследование комиссар Тарчинини, у нас нет ни тени надежды когда-либо добраться до типа, прикончившего Нино Регацци!

— Правда?

— Синьор директор, девицы сами пришли к нам и предупредили, что собираются убить берсальера, а комиссар Тарчинини, вместо того чтобы арестовать их, начал любезничать и теперь еще предрекает, будто я женюсь на одной из этих маленьких негодяек!

Начальник уголовной полиции решил как можно скорее увидеться с Ромео и попросить объяснений — методы Тарчинини и вправду выглядели весьма странно. Но сейчас он хотел прежде всего успокоить инспектора.

— В отличие от вас, Дзамполь, я не сомневаюсь, что комиссар Тарчинини непременно представит суду того или ту, кто расправился с берсальером.

— Разговаривая с покойниками?

— А почему бы и нет?

— Но, синьор директор… Подумайте! С мертвыми…

— Во всех происшествиях, которые вы расследуете, Дзамполь, обязательно есть мертвые, и чаще всего они умерли не самой красивой смертью… Так почему вы должны их бояться? Комиссар Тарчинини пытается установить какие-то отношения с жертвой, незнакомой ему при жизни… Ну и что? У каждого — свои привычки, а для нас важен только результат. Я хочу, чтобы вы разделили успех человека, с которым так жаждете расстаться, вместо того чтобы воспользоваться его уроками.

— Уверяю вас, синьор директор, я больше не могу работать с комиссаром!

— И однако придется, Дзамполь, поскольку Тарчинини — как раз тот человек, чье благотворное влияние вернет вас к нам, вашим коллегам. Вы слишком удалились от нас после своего несчастья… Обдумайте мои слова, Алессандро, и я верю, у вас хватит ума. До свидания.

В ризнице Сан-Альфонсо де Лиджори дом Марино подсчитывал расходы за неделю. Похоже, в следующее воскресенье ему придется прочитать такую проповедь, чтобы хорошенько встряхнуть прихожан и заставить их с большей щедростью вознаградить труды своего пастыря. К несчастью, туринцы не особенно верят в ад, и дом Марино с тревогой раздумывал, какую бы мрачную картину нарисовать своим подопечным, чтобы они поспешили раскрыть кошельки. Невеселые размышления священника прервала старая экономка Анджела, объявившая, что дома Марино хочет видеть какой-то странный тип.