Шарль Эксбрайя - Счастливого Рождества, Тони!

Мне нравится Куршвель. Там, наверху, возникает ощущение, будто я больше не принадлежу к тому миру людей, где обычно вынужден вести довольно странный образ жизни. Под предлогом служения отчизне мне пришлось совершить немало поступков, хоть и необходимых, но такого свойства, что гордиться особенно нечем, во всяком случае, когда, как говаривали во времена монархии, я возвращаюсь к «партикулярной» жизни. Единственным оправданием того, что к тридцати четырем годам я успел прикончить полдюжины ближних, может служить лишь их собственное откровенное стремление отправить меня туда, где оказались сами. Причина проста — последние восемь лет я работаю в секретных службах, а при таком ремесле не рекомендуется ни воротить нос от грязи, ни щепетильничать.

Да, мне нравится Куршвель, но особенно — до начала сезона, пока на этот модный горный курорт не понаехали наслаждаться дорогостоящими удовольствиями зимнего спорта многочисленные семейные пары. Не очень-то я люблю смотреть на чужие семьи. Возможно потому, что моя собственная давным-давно развалилась, а создать новую не хватало ни желания, ни упорства. Меж тем с возрастом невольно начинаешь об этом жалеть. В то же время за годы работы я навидался таких дряней и стерв, что определенная недоверчивость вполне оправданна. Короче, я еще не встречал женщины, которая внушила бы мне достаточно сильные чувства, чтобы навсегда оторвать от ненавистной, но уже въевшейся в плоть и кровь работы. Да и кем бы я тогда стал? Нужных бумаг у меня нет, а взглянув на мои, ни один хозяин явно не пришел бы в восторг.

В тот раз я против обыкновения оказался в Куршвеле незадолго до Рождества, но лишь потому, что слишком долго меня удерживало вдали от него одно дело более чем деликатного свойства. По правде говоря, я вообще чуть не отказался от отпуска, несмотря на настоятельную потребность проветрить легкие и подышать чистым воздухом после всех тех мерзостей, с которыми мне пришлось возиться почти три месяца. Однако шеф моего отдела отлично все понял и чуть ли не силой затолкал меня в поезд. Он относится ко мне с большой симпатией, особенно после удачно выполненного задания.

Итак, я приехал около недели назад. Днем я старался держаться подальше от шумных снобов и от тех мест, где избалованные девицы, с трудом ковыляя на роскошных лыжах, демонстрируют последние творения парижских законодателей спортивной моды. Но по вечерам, закрыв за собой дверь комнаты, я чувствовал, как на меня наплывает куда более тяжкое, глубокое и неизбывное одиночество, чем в любом большом городе. Нет ничего тоскливее мертвой тишины безликого гостиничного номера. Хочешь не хочешь, но стоит сесть в кресло — и в голове начинают прокручиваться одни и те же невеселые мысли. Тишина волей-неволей заставляет ворошить прошлое, а возвращаюсь я из его глубин усталый, расстроенный и совсем упавший духом. Ох уж все эти «если бы», которыми неудачники ежевечерне растравляют старые раны или пытаются тешить себя надеждами, в глубине души уже ни во что не веря! Наконец, сообразив, что окончательно тону в бесцельных сожалениях, я встаю, встряхиваюсь, как угодившая в лужу собака, и бегу в бар или ресторан «Шале де Луз» — туда, где собираются люди. Пусть я их не выношу, но одиночество еще нестерпимее.

В баре-то я и познакомился с Даниэль. По правде говоря, в нашей встрече трудно было бы усмотреть волю свыше или хотя бы начало романтического приключения, но каждый из нас сидел за столиком один, и этого вполне хватило, чтобы перекинуться парой слов. На высоте более полутора тысяч метров условности стираются. Мы с первого взгляда понравились друг другу. Даниэль рассказала, что работает секретаршей в крупной парижской фирме стекловолокна. А я представился сотрудником страховой компании, для пущей важности назвав Ллойда. Потом девушка познакомила меня с братом. Смазливый Жан-Клод смахивал на одного из тех многочисленных альфонсов, которых богатые и слегка чокнутые пожилые дамы вечно таскали с собой в период между двумя мировыми войнами. Очень скоро парень начал действовать мне на нервы. Очевидно почувствовав это, он не стал навязываться. А мы с Даниэль поужинали вместе, немного потанцевали, выпили по рюмочке и договорились утром встретиться и побродить пешком (как и я, Даниэль не испытывала особого пристрастия к лыжному спорту).

Даже странно, насколько мы с первой минуты настроились на одну волну. Общие вкусы, симпатии и антипатии, почти одинаковые надежды и мечты… И я начал всерьез думать, что наконец обрел ту, кого, не решаясь себе в том признаться, уже давным-давно искал. Однако продвигался я очень осторожно, тщательно прощупывая почву. Я так боялся нового разочарования… Но все, казалось, идет как нельзя лучше. Даниэль было двадцать девять лет, родители ее умерли много лет назад, и девушке пришлось самой воспитывать Жан-Клода — брат на четыре года младше. Теперь же она устала от этой опеки. Жизнь далеко не всегда баловала Даниэль, но она и не пыталась строить из себя образец добродетели. Однако сейчас, ближе к тридцати годам, достигнув определенного благополучия, ей вдруг захотелось устроить свою судьбу, короче, бросить якорь. Что до меня, то я тоже далеко не лауреат премии Монтиона [1], да и вообще с некоторой подозрительностью отношусь к непорочным голубкам. Не говоря уж о том, что подобные барышни сами не жалуют ребят вроде меня. Единственное, что меня беспокоило, так это необходимость рано или поздно признаться Даниэль, чем я занимаюсь на самом деле. Само собой, я мог бы сделать вид, будто служу в министерстве, к которому приписана наша контора, но Даниэль не дурочка и очень скоро заметила бы, что у меня довольно-таки своеобразный режим работы. К тому же я вообще не любитель наводить тень на плетень, по крайней мере в тех случаях, когда этого вполне можно не делать, а Даниэль я достаточно доверял и успокаивал себя, думая, что она воспримет известие с полной невозмутимостью.

Между прочим, события развивались совсем не так быстро, как получается на бумаге. И, если поразмыслить, это даже удивительно, поскольку я вовсе не из тех, кто робеет с девушками. Мое существование настолько неопределенно, что я просто не могу позволить себе роскошь долго бродить вокруг да около. Бесконечные ухаживания, ахи да охи и прочая чушь хороши для людей, прочно стоящих на земле и уверенных в будущем. Зато мне и приходилось иметь дело в основном с не слишком взыскательными подружками, не привыкшими ломать голову над чем бы то ни было. Такие в перерыве между двумя свиданиями отнюдь не задумываются над доказательствами божьего милосердия или взаимоотношениями человеческого существа и бесконечности. И все же, насколько я помню, двух или трех женщин, с которыми я бы, наверное, смог довольно долго жить в полном согласии, мне встретить довелось. К несчастью, все они занимались тем же ремеслом, что и я, и их уже нет на свете. Мы служили под разными флагами.