Шарль Эксбрайя - Семейный позор

Было около полудня, Дьедоннэ давно выключил мотор и вместе с Элуа ловил рыбу. Вытягивая небольшую сеть, которую они забрасывали больше для развлечения, чем в надежде поймать рыбу, Маспи раздумывал, почему несколько часов назад Адоли приняли его так холодно. Ну, насчет Перрин более или менее ясно. Дурное настроение можно объяснить перегрузкой: она работает с утра до вечера, а если надо принять контрабандный груз, то и ночью. Но Дьедонна? Мадам Адоль, хмыкнув, сказала, что ее супруга мучает ревматизм, — ссылаясь на ноющее плечо, он помогает ей еще меньше обычного и при этом еще капризничает — не желает, видите ли, чтобы жена его полечила. А ведь у Перрин остались от матери рецепты самых надежных средств от ревматизма! Элуа немного удивился, что, несмотря на боль, Дьедоннэ все-таки хочет идти на рыбалку, но Адоль ответил, что свежий воздух и солнце сразу облегчат его муки. Однако больше всего Маспи озадачило каменное выражение лица приятеля, когда он предложил порыбачить на пару. «Знаешь, у меня сейчас отвратное настроение… От боли я то и дело на всех ворчу… Заботы — не лучшая тема для разговора…» — и так далее и тому подобное. В конце концов отец Бруно рассердился.

— Тебе неприятно мое общество, Дьедоннэ? — закричал он. — Тогда скажи сразу — по крайней мере это будет честно!

Адоль стал возражать, но без особого убеждения в голосе, и его поведение настолько заинтриговало Элуа, что тот решил, плюнув на самолюбие, все-таки навязаться в спутники.

— Да ну же! — заметил он, хватая Адоля за больную руку. — Прекрати валять дурака и пошли ловить рыбу!

Уходя, Маспи спросил, как поживает Пэмпреннета.

— Она в больнице, — сухо ответила мать девушки.

— В больнице? Господи помилуй! Пэмпреннета больна?

Перрин пожала мощными плечами.

— Да, больна, мой бедный Элуа, но совсем не так, как вы подумали. Мадемуазель влюблена! Мне, родной матери, никогда не удавалось поднять ее раньше восьми часов, но сегодня еще не успело и рассвести, как Пэмпренетта устроила в доме настоящий цирк. И чего ради, спрашивается? Да чтобы бежать к больнице и встретить своего Бруно!

Элуа с облегчением вздохнул.

— Ну, так оно лучше! А то вы меня чуть не напугали, Перрин!

— Сами знаете, Маспи, как я вас уважаю, но, по правде говоря, меня просто изводят эти шуры-муры между моей Пэмпренеттой и вашим Бруно…

Мужу Селестины очень не нравились такого рода замечания. Он тихонько отодвинул Дьедоннэ, который, видимо передумав, теперь жаждал побыстрее увести приятеля на рыбалку.

— Минутку, Адоль!.. Что вы хотели этим сказать, мадам Перрин?

— Что Бруно — не самая подходящая пара для моей дочки!

— Я тоже так думаю, но, раз дети любят друг друга, не стану проявлять чрезмерную разборчивость.

— Что? Еще того не легче! Можно подумать, это вы делаете нам милость! А по-моему, так моя Пэмпренетта стоит десяти таких, как ваш парень!

— Десяти?

— И даже ста!

Элуа долго смотрел на старую подругу.

— Вот что, мадам Адоль, только память о слишком давнем знакомстве мешает мне высказать в лицо все, что я о вас думаю, и призвать к большему смирению!

— Да за кого ж вы себя принимаете, хотела б я знать?

— За человека, которого всегда уважали, мадам Адоль, чего, как ни печально, не могу сказать о вас!

— Осторожнее, Элуа!.. Я терпелива, но всему есть предел! И, что бы вы там ни говорили, а ваш сын все-таки легавый!

— Ну и что?

Спокойный вопрос Маспи слишком смахивал на вызов, и Перрин вдруг растерялась.

— Ну, легавый — он и есть легавый, — тупо повторила она.

— Бруно — полицейский? Верно. Но имейте в виду: не какой-нибудь там завалящий. Представьте себе, я недавно разговаривал с комиссаром Мурато, и он по-приятельски…

— По-приятельски???

— Совершенно точно, и даже по-дружески признался, что просто и не знает, как выкручивался бы без Бруно…

— И по-вашему, это нормально? Да разве хорошо, когда старший сын семейства, где…

— Я не позволю вам судить о моей семье!

— Так я ж — не от большой радости! Но коли этой дурище Пэмпренетте втемяшилось туда войти…

— Это — если я ее приму!

— И вы бы отвергли мою единственную дочь? Да при виде ее все рыдают от восторга! А парни так и падают на колени, когда она идет по Канебьер, вот так!

— И тем не менее Пэмпренетта — всего-навсего мелкая воровка!

— Мелкая? Несчастный! Да она все свое приданое стянула на набережных!

— Вот именно, мадам Адоль, вот именно! И я далеко не уверен, что как раз о такой супруге должен мечтать полицейский инспектор с блестящим будущим!

— Элуа, вы меня хорошо знаете! Если вы запретите сыну жениться на моей девочке, она покончит с собой, и это так же верно, как то, что я жива! А коли Пэмпренетта наложит на себя руки, клянусь Матерью Божьей, я пойду на Лонг-де-Капюсэн и учиню там резню! А ты, Дьедоннэ, молча позволяешь оскорблять свою дочь?

— Я иду на рыбалку.

— Он идет на рыбалку! Слыхали? Меня обливают грязью, попирают ногами Пэмпренетту, а он, видите ли, идет рыбку ловить! Господи, да когда ж ты сделаешь меня вдовой?

Эта мольба, по-видимому, нисколько не взволновала Адоля, он только постарался убедить Маспи поскорее отправиться в порт.

И они пошли бок о бок к моторной лодке Дьедоннэ. По дороге Адоль лишь пробормотал себе под нос:

— Перрин — славная женщина, что верно, то верно… но иногда с ней чертовски тяжело… чертовски…

А потом приятели ловили рыбу.

Время от времени Элуа, украдкой наблюдая за Дьедоннэ, замечал, как подергивается его лицо. Адоль, вне всяких сомнений, сильно страдал, а Великий Маспи терпеть не мог смотреть на чужие страдания.

— Эй, Дьедоннэ, может, перекусим?

— Если хочешь…

— Я проголодался как волк!

Элуа достал пакет с едой, приготовленный его другом, разложил припасы на скамье и протянул Адолю колбасу. Тот покачал головой.

— Я совсем не хочу есть… только пить…

— Так ты серьезно болен, Дьедоннэ?

— Эта проклятая рука…

— Тебе бы надо сходить к врачу.

Пока Адоль утолял мучившую его жажду, Элуа спокойно жевал с видом человека, для которого всякая трапеза — священный ритуал, не терпящий никакой спешки.

— Слушай, Дьедоннэ, а тебе не интересно знать, зачем я пошел с тобой сегодня?

— Зачем?

— Чтобы поговорить!

— А-а-а…

— Вчера вечером Селестина наговорила мне кучу престранных вещей…

И Великий Маспи подробно изложил приятелю мнение своей супруги об их общих заблуждениях.

— Селестина не шибко, умна, — заключил он, — но здравого смысла у нее не отнять… Как, по-твоему, она права, Дьедоннэ, и мы с самого начала здорово промахнулись? Эй, Дьедоннэ, я с тобой разговариваю!

Адоль с видимым трудом вернулся к действительности.

— Я… прости… пожалуйста… но… но…