Стенли Эллин - Смерть идеалистки

Стенли ЭЛЛИН

СМЕРТЬ ИДЕАЛИСТКИ

Это был старый большой нож для разделки мяса, приспособленный под инструмент художника – обрезать холст, натянуть подрамник и для множества других целей. Его лезвие, наточенное до остроты бритвы, по рукоятку вошло в тело женщины, которая даже вскрикнуть не успела таким неожиданным и сильным был удар. Она просто согнулась пополам и упала с маской ужаса на лице и лежала неподвижно, а кровь текла, образуя лужицу на полу.

Видимо, умерла она почти сразу. Я никогда раньше не видел насильственной смерти, но мне и без того было ясно, что это внезапное расслабление членов и это посеревшее, полное ужаса лицо означают смерть.

Итак, полицейским стало ясно с первого взгляда, что орудием убийства был нож. Поэтому их едва ли можно было осуждать за скептическое отношение к нам. И заметьте также, что дело происходило в Гринич-Виллидж, в пристанище эмоциональных и иррациональных людей, что в студии были налицо свидетельства неограниченного потребления алкоголя, а стены были увешаны картинами, способными озадачить даже самого бывалого полицейского, – вот вам все основания для того, чтобы вызвать враждебность должностных лиц.

Единственной картиной, для которой я бы сделал исключение, был большой портрет обнаженной, написанный на доске из мазонита и висевший почти прямо над безжизненным телом на полу, – портрет роскошной чувственной обнаженной женщины, который мог оценить даже полицейский, как оно и случилось.

Они еще не знали, что между этим портретом и телом, лежащим на полу, существует прямая связь. Моделью для картины была Николь Арно, первая жена Поля Захари – человека, который ее написал.

Окровавленное тело на полу принадлежало Элизабет Энн Мур, второй жене Поля Захари. Я знал случаи, когда первая и вторая жена одного человека умудрялись дружелюбно относиться друг к другу. Но это были редкие исключения из правил. Случай Николь и Элизабет Энн не был таким исключением. Страшно боясь друг друга, они, естественно, смертельно друг друга ненавидели. Их беда заключалась в том, что Поль Захари был таким, каким он был, – талантливым и привлекательным. Любому мужчине было бы достаточно одного из этих качеств. Но сложите их вместе так, что получится превосходный художник, обладающий неодолимой притягательной силой для любой женщины, – вот вам все условия для трагедии.

Полиции предстояло опросить нас пятерых: меня и мою жену Джанет, Сиднея и Элеонору Голдсмит, владельцев галереи “Голдсмит”, и Поля Захари. Пятерых, каждый из которых мог подозреваться в убийстве. У нас был повод, были средства, и мы определенно достаточно выпили для того, чтобы быть в подходящем настроении.

Дежурный офицер – лейтенант детективов, – человек с резкими чертами лица и холодными серыми глазами, рассматривал нас с каким-то мрачным удовлетворением. На полу лежала мертвая женщина. Рядом лежал нож, убивший ее и все еще запачканный ее кровью. И было пятеро нас, птиц в клетке, одну из которых очень скоро наверняка ощиплют и поджарят. Муж жертвы, потрясенный и растерянный, в испарине и забрызганный кровью, был главным подозреваемым, что намного облегчало дело. Было уже четыре часа утра. До восхода солнца все наши рассказы будут выслушаны, и все будет кончено.

Для этого, пояснил лейтенант, первым делом надо изолировать нас друг от друга, чтобы предотвратить возможный сговор, любой заговор против истины. Была приглашена стенографистка, чтобы записывать наши показания, но, пока они не будут продиктованы и подписаны, нам не разрешалось общаться друг с другом. Кроме того, добавил он, бросив желчный взгляд на разбросанные повсюду пустые бутылки и стаканы, если перед допросом нам необходимо протрезветь, то он позаботится, чтобы нас снабдили необходимым количеством черного кофе.

Студия располагалась на верхнем этаже двухэтажной квартиры Поля. Из множества находившихся там людей, которые снимали у нас отпечатки пальцев, фотографировали и внимательно все осматривали, двое были выделены, чтобы сопровождать нас на нижний этаж. Там, в гостиной, они рассадили нас подальше друг от друга, а сами встали в противоположном конце комнаты, наблюдая за нами, как недоверчивые надзиратели.

Принесли кофе, дымящийся и очень крепкий, и, раз уж его нам предложили, мы пили его, и позвякиванье чашечек о блюдца казалось очень громким в мертвой тишине комнаты. Затем в дверях кухни появился человек в форме и увел Поля.

Мы вчетвером остались сидеть и молча смотреть друг на друга, размышляя о том, как Поль описывает все, что произошло. В этом объяснении была роль и для меня. Всего час назад Элизабет Энн стояла здесь, передо мной, живая и здоровая, и именно я произнес те слова, которые запустили часы, отсчитывающие ее последние минуты.

Не то чтобы я был виноват в том, что случилось. Элизабет Энн обладала пагубным свойством. Она была, по ее собственному выражению, старомодной девушкой. Это выражение может иметь много разных значений, но ни у кого не вызывало сомнений, что это означало для нее. За свою короткую жизнь она проглотила такое количество романтической литературы и голливудских кинофильмов, которого бы хватило, чтобы забить куда более вместительную голову, чем была у нее. После чего она решила, что люди действительно ведут себя так, как вела бы себя героиня мелодрамы. И может быть, потому, что, каждый раз смотрясь в зеркало, она видела, какие у нее золотистые волосы, да какие голубые глаза, да как она хороша, ей легко было возомнить себя этой вымышленной героиней.

И вот Элизабет Энн играла эту роль, хотя ни она сама, ни время, в которое она жила, для этого совсем не подходили. Ей следовало задуматься об этом еще до того, как в нее вонзилось губительное острие ножа, следовало учесть, что времена меняются, что поэтам больше не нужно царапать свои вирши на пергаменте, а художникам – мазать красками по холсту. Времена меняются, и играть свою маленькую роль так, как будто все остается по-прежнему, становится опасным.

Сидней Голдсмит, находившийся в противоположном конце комнаты, посмотрел на часы, и я тоже невольно взглянул на свои. Прошло только пять минут с тех пор, как Поль удалился с полицейскими для допроса.

Сколько еще времени это займет? Рано или поздно подойдет и моя очередь, и я чувствовал, что при одной мысли об этом у меня захватывает дух.

С верхнего этажа слышались быстрые шаги тяжело ступающих ног; на темной улице в одной из стоящих там полицейских машин пронзительно верещало что-то невразумительное. Позже, я знал, появятся газетчики и фотографы, жаждущие зеваки и любопытные друзья. После этого жизнь каждого из нас изменится и пойдет по-другому – как будто Элизабет Энн обладала даром управлять нами даже из могилы.