Эрнест Хорнунг - Подарок императора

— Ни в коем случае! — воскликнул Раффлс. — Маккензи, заступитесь за нас, не позорьте своих соотечественников перед всем экипажем! Капитан, мы же не сможем сбежать, давайте не подымать шум до вечера! Послушайте, вот все, что у меня есть в карманах; Кролик, вытащи и ты все, что есть у тебя, пусть они нас хоть догола разденут, если думают, что мы вооружены. Единственное, о чем я прошу, — это позволить нам выйти отсюда без наручников!

— Оружия у фас, может, и нет, — сказал капитан, — а фот жемчужина, которую фы стащили, кте она?

— Да получите вы ее! — крикнул Раффлс. — Получите хоть сейчас, если гарантируете, что на борту корабля нас не будут публично унижать.

— Я сам за этим послежу, — сказал Маккензи, — если вы будете вести себя как следует. Ну, так где же она?

— На столе у вас под носом.

Я со всеми вместе уставился на стол, но никакой жемчужины там не было, только содержимое наших карманов: часы, записные книжки, карандаши, перочинные ножи, портсигары — все это лежало на блестящей поверхности стола рядом с револьвером, о котором я уже упоминал.

— Не старайся нас провести, — проговорил Маккензи. — Какой смысл?

— Я и не стараюсь, — засмеялся Раффлс. — Хочу, чтобы вы догадались. Разве нельзя?

— Без шуток, она здесь?

— На этом столе, клянусь Богом.

Маккензи перенюхал и перепотрошил наши портсигары, проверил каждую сигарету. При этом Раффлс упросил разрешить ему выкурить одну и, когда ему разрешили, заметил, что жемчужина лежит на столе гораздо дольше, чем сигареты. Маккензи быстро схватил кольт и открыл магазин.

— Да не там, не там, — покачал головой Раффлс, — но уже горячо. Попробуйте патроны.

Маккензи ссыпал их в ладонь и потряс у уха, но безрезультатно.

— А, дайте их сюда!

В один момент Раффлс нашел тот, который надо, надкусил его и торжественно возложил императорскую жемчужину на середину стола.

— После этого вы, может, будете ко мне снисходительны. Капитан, я, конечно, в какой-то степени преступник и как таковой готов провести в наручниках всю ночь, если вы считаете, что это необходимо для безопасности корабля. Все, о чем я прошу, — это лишь одно одолжение.

— Это путет зафисеть от того, какое отолжение.

— Капитан, я на вашем корабле сделал еще что-то, что гораздо хуже, чем кто-нибудь из вас может себе представить. Дело в том, что я обручился с девушкой, и мне хотелось бы с ней попрощаться!

По-моему, мы все были изумлены в одинаковой степени, но единственным, кто оказался способным хоть как-то выразить свое изумление, был герр капитан фон Хойманн, чье оглушительное проклятье на немецком языке было первым напоминанием о его присутствии в этой комнате. С его стороны последовало яростное возмущение, однако хитрый пленник получил то, о чем просил. Ему было разрешено провести с девушкой пять минут, при этом капитан и Маккензи будут находиться неподалеку (но не так близко, чтобы слышать, о чем они говорят) с оружием за спиной. Когда мы все вместе выходили из каюты, А. Дж. Раффлс остановился и схватил меня за руку.

— Все-таки я тебя впутал в эту историю, Кролик, все-таки впутал! Если бы ты знал, как мне жаль… Но тебе много не дадут, может, и вообще ничего. Если бы ты мог меня простить!.. Ведь это может быть на годы, а может — и навсегда, ты знаешь! Ты всегда был надежным другом, причем в самый решительный момент. Может, когда-нибудь тебе будет приятно вспомнить, что ты всегда стоял до конца!

По его взгляду я понял, что он хотел сказать. Я стиснул зубы, собрался с духом и в последний раз в жизни пожал его сильную, ловкую руку.

Как ярко я помню всю эту сцену и буду помнить до самой смерти! Как ясно я вижу каждую мелочь, каждую тень на залитой солнцем палубе! Вокруг нас были острова, их так много на пути из Генуи в Неаполь; невдалеке, за правым бортом, видна была Эльба, лиловый клочок земли, за которым садилось солнце. Каюта капитана выходила на правый борт, и на палубе, исчерченной тенями, не было никого, кроме нашей группы, включая меня и худенькую фигурку чуть подальше на корме рядом с Раффлсом. Помолвлены? Я не мог в это поверить, да и по сей день не могу. И все-таки, вот же они стоят вместе! О чем они говорили, не слышал никто; они стояли в лучах заходящего солнца на фоне сверкающего моря, которое переливалось всеми красками от Эльбы до самой обшивки «Улана», тени от их фигур кончались как раз у наших ног.

Вдруг — в одно мгновение — случилось то, что я никогда не знал, как воспринимать: то ли восхищаться, то ли проклинать. Раффлс схватил мисс Вернер, поцеловал на глазах у всех, затем оттолкнул так, что она чуть не упала. Реакция была следующей: помощник капитана рванулся к Раффлсу, я — к помощнику.

А Раффлс уже вскочил на поручень и, задержавшись на нем лишь на миг, крикнул:

— Держи его, Кролик! Крепко держи!

И пока я изо всех сил выполнял этот приказ, даже не задумываясь, что я делаю, а просто потому, что Раффлс так велел, Раффлс взмахнул руками, опустил голову — и вот уже его ловкое легкое тело прочертило четкую линию в лучах солнечного заката, как будто он на досуге прыгал с мостков!

О том, что было потом на палубе, я ничего рассказать не могу, потому что меня там не было. Никакого интереса не представляют и последующие события: ни настигшее меня наконец наказание, ни долгое заточение, ни вечный позор — все это неинтересно, за исключением того, что я по крайней мере получил по заслугам. Есть только одно, о чем я должен здесь рассказать, хотите верьте, хотите нет, но еще только одно, и я кончаю.

Так вот, на меня немедленно надели наручники и тут же впихнули в каюту второго класса по правому борту. Дверь заперли, как будто я был еще одним Раффлсом. И спустили шлюпку и стали прочесывать море во всех направлениях, но, похоже, садящееся солнце и сверкающие волны слепили всем глаза, или, наоборот, мои стали жертвой какой-то галлюцинации.

Шлюпка вернулась обратно, винт опять заработал, а ваш узник все выглядывал из иллюминатора на залитые вечерним солнцем водные просторы, которые, как он думал, навсегда сомкнулись над головой его друга…

Внезапно солнце скрылось, полоса пляшущего солнечного света тут же погасла, поглощенная морем, и на сером фоне на расстоянии нескольких миль за кормой мелькнула черная точка, если зрение меня не подвело. Подали сигнал к обеду, возможно, в этот момент все, кроме меня, перестали вглядываться в море. А я то терял эту точку, то находил ее снова, потом она опять исчезла, и я решил, что больше ее не увижу. Ан нет, снова появилась: пылинка, пляшущая в серой дали, упорно двигалась в сторону лилового острова, а над ней — огромное небо, испещренное полосами тусклого золота, терявшее свои краски. И прежде чем я смог убедиться, была ли эта точка головой человека или нет, спустилась ночь.