Валерия Вербинина - Похититель звезд

«Вот уж вряд ли», – ухмыльнулся про себя Рудольф. Он отлично знал, что Эстергази не умел ни стрелять, ни фехтовать и никогда не дрался на дуэли.

– О, господин виконт, – граф изобразил кривую улыбку. – Я не имел намерения оскорбить вас или честнейшего доктора Гийоме. Возможно, меня ввели в заблуждение слухи.

– Хорошо, если так, – обронил врач и повернулся к королеве: – Простите, Ваше величество. Я слишком многим обязан господину Гийоме, чтобы позволять бесчестить его имя.

– Ничего, – отозвалась Елизавета. – Я понимаю, сударь.

Затем улыбнулась ему и, сложив веер, шагнула к двери. Фрейлина с кислым лицом двинулась за ней следом. Кипя яростью, Эстергази смотрел, как они уходят.

– Теперь весь город узнает, что королева здесь, – пожаловался он Рудольфу. Но тут заметил проштрафившегося привратника и обрадовался возможности сорвать на нем свой гнев, а потому взревел: – Карел Хофнер, вы знаете, кто вы такой?

– Знаю, – спокойно отвечал рыжий. – Я дворянин, как бывший здесь доктор, и тоже могу драться на дуэли.

И он с вызовом выдержал взгляд взбешенного придворного.

– Вы бы лучше отыскали барона Селени, – понизил голос Эстергази. – Куда он мог запропаститься?

– Мы с братом уже шесть раз побывали в гостинице, – отозвался привратник, носивший одно из самых аристократических имен Богемского королевства. – Барон Селени исчез.

– Куда?

– Один из слуг вспомнил, что посыльный принес ему ночью записку. Прочитав ее, господин барон собрался и ушел.

Рудольф покачал головой:

– Хм, похоже на ловушку. Слушайте, а у него нет в окрестностях любовницы?

– Где, скажите на милость, вы встречали любовницу, у которой можно проторчать два дня? – парировал Эстергази.

Вообще-то Рудольф встречал и таких, у которых можно было провести и три дня, но почему-то предпочел не просвещать графа в данном вопросе. Он покосился на Хофнера и заметил, что тот ухмыляется. Очевидно, Карелу тоже было что сказать, но и он решил держать это при себе.

По улыбкам своих собеседников граф сообразил, что сморозил глупость, и рассердился еще больше.

– Забудем пока о Селени, – сказал он. – Если барон жив, он вернется. Если же мертв… – Граф пожал плечами. – Кстати, Карел, у меня есть поручение для вас. Отправляйтесь на телеграф и шлите требование доктору Брюкнеру, чтобы он немедленно приехал. Ее величество должна покинуть Ниццу как можно скорее, а доктор должен ее убедить. И, разумеется, более никаких врачебных визитов посторонних.

Карел коротко поклонился и ушел.

– Однако не слишком-то умно вышло, – заметил Рудольф. – Ни в коем случае не следует использовать для прикрытия лицо, которое столь высоко стоит, это чревато многими неприятностями.

Эстергази раздраженно повел плечами.

– Вы не понимаете, в каком положении я оказался, – буркнул он. – Король приказал мне сопровождать Елизавету сюда, и я не мог отказаться. Все началось из-за графини Фекете. Как вы знаете, она дочь герцога Савари, и Гийоме ее вылечил. Графиня все уши прожужжала королеве о кудеснике-докторе, вот та и решила обратиться к нему. Каприз, мой дорогой, чистой воды каприз, но король не смеет ей перечить. Особенно теперь, когда их сын умер от чахотки.

– Однако у королевы есть еще две дочери, – напомнил Рудольф.

Эстергази кивнул:

– Да, но сына она все равно любила больше, и к тому же он был наследником. После его смерти кронпринцем стал брат короля, а его не интересует ничего, кроме английской танцовщицы, с которой он где-то познакомился. Нелегкие нас ждут времена.

– Интересно, что могло случиться с доктором Гийоме? – спросил Рудольф.

– Вы и впрямь поверили, что с ним что-то неладно? – удивился Эстергази. – Разумеется, это был всего лишь предлог, чтобы застигнуть нас врасплох.

– Не уверен, не уверен, – задумчиво проговорил Рудольф.

Меж тем в коляске, которая ехала обратно в санаторий, между Амалией и Шатогереном происходил оживленный разговор, и касался он непосредственно доктора Гийоме.

– Инспектор Ла Балю и его люди… просто пришли и арестовали его! – горячо говорила Амалия. – На глазах у всех больных! Представляете?

Шатогерен рассердился:

– Они что, и впрямь подозревают, что Гийоме мог убить Ипполито Маркези? Вот ведь абсурд!

– Инспектор Ла Балю объявил, что все происходящее в санатории выглядит очень подозрительно, поэтому он пока задерживает доктора для допроса, – сказала Амалия. – Все очень плохо! Севенн отправился к префекту, а мы с месье Нерединым сразу же поехали за вами. Нужно во что бы то ни стало вызволить его оттуда.

– Так… – задумался Шатогерен. – Прежде всего, я полагаю, стоит обратиться к мадам Ревейер, нашей пациентке. Ее муж владеет сетью магазинов в Париже и знаком с президентом, с депутатами и министрами. Полагаю…

– Мадам Ревейер собирает вещи, – перебила его Амалия. – Она уезжает из санатория. Дама сказала, что больше не может здесь оставаться, несмотря на то что хорошо относится к доктору… и все в таком же духе.

– А-а, вот как… – протянул доктор. – И кто еще вообразил себя на тонущем корабле? – Его презрительный тон был еще более оскорбителен, чем слова.

– Одна из немецких дам и дипломат в отставке. – Амалия умоляюще посмотрела на него.

– Скатертью дорога, – отозвался Шатогерен. – Если бы не королева… Я хочу сказать, что раньше думал, граф Эстергази сможет нам помочь, если возникнут трудности. Но теперь вряд ли можно на него рассчитывать.

Амалия немного подумала:

– Значит, получается, что никто…

Шатогерен пожал плечами:

– Если бы я знал хоть одного человека… Есть еще бывший министр, который у нас лечился, но он сейчас где-то в Италии.

– Обойдемся без министра, – внезапно промолвила Амалия, и ее глаза сверкнули. – Констан! Везите нас на телеграф.

– Вы хотите отправить телеграмму? – удивился Шатогерен. – Думаете, она сможет нам помочь?

– Возможно, да, а возможно, нет, – уклончиво ответила Амалия. – Дело в том, сударь, что у меня тоже есть разные знакомые, просто я редко к ним обращаюсь.

Констан остановил экипаж возле здания городской почты, и баронесса ушла.

– Все-таки странно, что вы ее не узнали, – внезапно проговорил поэт, до того молчавший. – Я имею в виду королеву Елизавету.

Шатогерен улыбнулся.

– По-вашему, я часто бываю при богемском дворе? – парировал врач. – И вообще, сударь, да будет вам известно, что хотя я и виконт, но по своим взглядам убежденный республиканец. Потом, вы же сами признали Ее величество только после слов баронессы Корф.

– Верно, – согласился Нередин. – Но мне даже в голову не могло прийти…

– Мне тоже, – заметил доктор. – Хотя теперь мне многое становится понятным. И ее бессонница – как раз с тех пор, как умер сын, и ее припадок, когда мы говорили о Ван-Дейке. Я всего лишь упомянул портрет принца Руперта, а она разрыдалась. Конечно, она ведь подумала о другом принце Руперте – своем сыне. Но я-то не знал этого, и мне ее реакция показалась… мягко говоря, странной.