Владимир Рыбин - Трое суток норд-оста

В груди у Гошки нехорошо и тошно ныло.

— Ну? — спросил Вовка жалобно и просяще.

— Что-то на стихи непохоже.

— Это белые стихи.

— Ну-ну… — Ему вдруг подумалось, что Вовке тоже не сладко, раз до белых стихов докатился. Но не хотелось огорчать старого друга.

— Не стихи вроде, а хоть плачь.

— Правда?

— Точно. Отметим этот случай?

— Знаешь, — сказал Вовка виновато. — Я теперь водки-то не пью.

— Заболел?

— Слово дал.

— Кому?

— Себе, кому же еще.

Гошка удивился. Он так удивился, как не удивлялся никогда в жизни, поглядел на друга, словно на чудо морское с двумя хвостами и без единой головы.

— Ты что — не хозяин своему слову? Ты дал, ты и возьми обратно. На сегодняшний день.

— Не пойдет. Тряпка я буду, а не моряк, если так словами кидаться.

— А чего ты теперь пьешь?

— Да так… сухое… в меру если.

— Сухое так сухое.

Они быстро пошли, почти побежали по Портовой улице и все толкали друг друга, будто салаги из мореходки, засидевшиеся на лекциях, и Вовка все рассказывал о рейсе, который затянулся на целых полгода из-за выгодного фрахта, взятого в Австралии. А Гошка больше помалкивал. Он тоже мог бы рассказать кое о каких «фрахтах», которые брал. Только где им до австралийских! А кроме того, ему не хотелось говорить об этом, ибо Вовка еще тогда, на «Кишиневе», первым был готов набить ему морду за контрабанду.

Гошка влетел в ресторан, как к себе домой, подмигнул официантке.

— Машутик, сообрази… Как «чего»? Водочки. И еще кисленького…

Официантка не спешила. Они перекинулись еще несколькими фразами и умолкли, нетерпеливо поглядывая на дверь за буфетной стойкой.

— Когда снова поплывем?

Он ждал этого вопроса и боялся его.

— Поплывешь с ними. Я говорю — не буду больше, а они не верят.

— А где ты теперь?

— У Ваньки Ветрова дым пакую.

— Нигде? Так правильно не верят, если нигде.

— И ты тоже. Человеку верить надо, понял.

— А что ты сделал для этого?

— Что я могу сделать?

— Работать, чтобы дым из ушей. Взять общественное поручение дружинники есть всякие или еще кто. Плавать на любой барже, куда пошлют…

— Ага, и стихи писать.

— И стихи писать, если надо, — рассердился Вовка. — Ты ведь сдохнешь без моря, я-то знаю.

— Ну и сдохну!

Гошка тоже разозлился. Не то на Вовку, не то на самого себя или, может, на весь белый свет. Когда официантка принесла водку, он хватил сразу фужер и даже не стал настаивать, чтобы Вовка тоже пригубил "божьей слезы".

— Ты все еще ждешь, чтоб другие за тебя боролись?

— Мне с малых лет твердили, что у нас человеку не дадут упасть. Значит, врали?

— Я тебе говорил: с такой пробоиной ты когда-нибудь пойдешь ко дну. Будь хоть трижды коммунизм, все равно свои дыры придется самому латать.

— Вот, вот, тем я и занимаюсь — сам о себе забочусь. У меня будет коммунизм раньше, чем тебе его преподнесут. Понятно?..

Он быстро пьянел, курил папиросу за папиросой и тыкал окурки в недоеденный салат.

— Ты морскую заповедь не забыл? Все за одного, один за всех? Жизнь это тоже как море, отколовшиеся одиночки тонут.

— Друзей у меня навалом.

— Навалом — это не друзья. Настоящие бывают у того, кто сам может быть другом.

— Я не могу?!

Вовка грустно поглядел на него.

— Правильно Вера тебя называет: ты еще «братик».

— Ну и катись к ней.

— Я не бросаю друзей, когда им плохо.

— Тогда пей со мной.

— Это и значило бы бросить…

Попререкавшись, они умолкли надолго и сидели, не поднимая глаз, брезгливо ковыряясь вилками каждый в своей тарелке. Обоим было тоскливо оттого, что только и осталось им — вот так впустую пофутболиться словами. А чтобы встать, да идти вместе, да не расставаться ни днем, ни ночью, как когда-то, — этого уже не будет. Жизненные дороги как рельсы, вроде бы и соприкасаются на стрелках, а разводят. И не перепрыгнешь на бегу с одного пути на другой. Для этого нужно сначала остановиться, потом вернуться да еще поискать ту стрелку, которая переведет тебя на иной курс. Долго это и нудно, и Братик понимал — не хватит у него терпения на такие «маневры»…

— Давайте проводить совещание, — сказал подполковник Сорокин. Задумчиво постучал карандашом по столу и вдруг повернулся к лейтенанту Сидоркину. — На экскурсии давно не были? Можете проветриться?

— Что вы, товарищ подполковник, — изумился Сидоркин. — Какие экскурсии? Дел по горло.

— Вот и отвлекитесь. — И повернулся к Коновалову. — Что за сотрудники у тебя? Начальство предлагает — отказываются.

И в который уже раз осознал Сидоркин древнюю, как мир, истину, что "просьба начальника — приказ для подчиненного". И через пять минут слушал инструктаж, от которого захватывало дух. Это было не выслеживание каких-то шарамыг с толкучки, ему предстояло настоящее дело с переодеванием, почти актерской игрой, полной самостоятельностью в решениях. Правда, без риска. Но какое дело бывает на все сто хорошим?

— Второй день в лесном порту стоит греческий лесовоз «Тритон», сказал Сорокин. — На этом судне есть матрос по имени Кастикос. Только, по сведениям, это никакой не матрос. Раньше он часто бывал здесь, занимался спекуляцией, заводил всякие знакомства, пытался соблазнять заморским раем местных красоток. В общем, вел себя хуже некуда. Когда стало известно, что он связан с «Асфалией», с разведкой греческих полковников, хотели дать ему от ворот поворот и вообще закрыть для него советские порты. А он исчез. И вот появился вновь. Что ему теперь надо? Вот что предстоит выяснить в первую очередь. Вы спросите: каким образом? Отвечу: надо познакомиться с ним. Вчера матросы с «Тритона» попросили Интерклуб организовать для них экскурсию в горы. — При этих словах Сорокин посмотрел на лейтенанта Сидоркина, и тот закивал торопливо, опасаясь, чтобы подполковник снова не засомневался в его способности понимать с полуслова. — Экскурсией будет руководить сама директриса Евгения Трофимовна. Знаете ее?

— Встречались раз, — сказал Сидоркин.

— Дама она артистичная, так что ничему не удивляйтесь…

Сидоркин и сам был из таких, которых начальник горотдела милиции определял двусмысленным выражением: "Человек — не соскучишься". Он служил в этом городе в армии, да так и остался, работал шофером, занимался на заочном юридическом. Когда вызвали в райком и предложили работу в милиции, сразу же согласился. Но, как признавался своим приятелям, только потому, что накануне смотрел по телевизору кино про милицию. Думал, сразу в дело. А его посадили на машину. Поездил полгода, пошел к начальнику. Подумалось, что, если еще пьяных повозит, сам запьет. Долго смотреть на такое — можно все человечество возненавидеть. И себя заодно. Начальник, понятно, воспитывать начал: "Кто-то должен возить нечистоты?" А Сидоркин свое: "Кто должен, тот пусть и возит…" Удивительно, как его не выставили тогда из милиции. Но начальник только улыбнулся грустно: "Книжек начитался? Приключений ищешь? Будут тебе приключения, не возрадуешься". И перевел к Коновалову.