Владимир Рыбин - Убить перевертыша

Прощаясь, Кондратьев спросил о ближайших планах.

— Поеду домой, в Луговую, — ответил Мурзин. — Надо бы в милицию, да сил нет.

— Дело об убийстве — в прокуратуре, они вызовут. Сейчас наша задача найти надежного человека, свободно владеющего немецким языком, который мог бы поехать в Германию. Тянуть мы не можем. Эти документы ищут многие, и надо успеть.

На этом они расстались. Мурзин прошелся по переулку, остановился у киоска, торгующего всякой всячиной, купил блокнот в кожаном переплете, который вполне можно было использовать в качестве бумажника, сунул его в задний карман брюк, похлопал удовлетворенно: хоть палкой бей — защитит.

Переулок вывел на Тверской бульвар. Так Мурзин оказался здесь в соседстве с экзотическими дебилами. Пора было уходить, а он все сидел в странном оцепенении. Тоска теперь не угнетала, но, видно, сказывались перегрузки последних дней.

Сухощавый лысеющий гражданин, в костюме и при галстуке, что было удивительно на такой жаре, не спрашивая разрешения, уселся рядом, отгородив Мурзина от парней.

— Не помешаю? — запоздало спросил он.

Мурзин мотнул головой и чуть отодвинулся.

— Не слышали, какой сегодня курс доллара?

— Не интересуюсь.

— Да? — искренне изумился сосед и откинулся к спинке скамьи, оттянул на горле галстук. — Уф, жарко. Сколько градусов, не знаете?

— Сорок, — резко ответил Мурзин.

— Не может быть!.. А-а, намекаете? Ни-ни, честное пионерское.

Справа, ни слова ни говоря, уселся на край скамьи другой гражданин, без костюма и без галстука, но чем-то неуловимым похожий на того, что сидел слева, тоже откинулся на спинку скамьи, принялся обмахиваться газетой.

— Позвольте газетку взглянуть? — попросил левый сосед.

— Она, вроде, мне потребна, — ответил правый.

— А вы мне половинку.

Они зашуршали газетой за спиной Мурзина, заставив его наклониться вперед. Процесс деления газеты затягивался, и Мурзин, не выдержав, встал. Не оглядываясь, он перешел дорогу, запруженную машинами, и пошагал по бульвару сам не зная куда, лишь бы подальше от всей этой мерзости. Почему-то именно в этот момент особенно остро почувствовал он свою причастность к всенародным утратам, свою личную ответственность за случившееся со страной. И золотым спасительным лучом в этой мгле показалось ему то, о чем говорили Миронов, а сейчас Кондратьев, — найти документы, разоблачающие предателей, обгадивших и унизивших великое государство. Чтобы ткнуть их мордами в собственное дерьмо, воочию показать людям, на кого они молились в своих демократических устремлениях, и тем, может быть, помешать дальнейшему всероссийскому грабежу и надувательству.

Но для этого надо кому-то ехать в Германию. Жаль, что сам он плохо знает язык, во всяком случае, недостаточно, чтобы ездить по стране, не привлекая внимание к себе на каждом углу. Да и нельзя уезжать, пока не найден убийца Миронова. В милиции просили не следовать примеру Маковецкого.

И тут он вспомнил о Сереге Новикове, который приходился ему каким-то дальним родственником, — седьмая вода на киселе. Серега знал немецкий и уже бывал в Германии, где у него есть какие-то друзья-приятели и, кажется, пассия. Не искушен в тайных операциях? Может, это и к лучшему: наивняк не привлечет внимания. Впрочем, язык за зубами держать умеет. Вон ведь жена так ничего и не подозревает, и если уж женская контрразведка не пронюхала…

Так он размышлял, шагая по бульвару, пока окончательно не убедил себя, что лучшего курьера ему не найти.

У нового здания Художественного театра Мурзин свернул с бульвара, прошел дворами и тихими переулками и оказался возле Центрального телеграфа.

Сергей жил в подмосковном Фрязине с женой, работающей бухгалтером, и дочкой, пребывающей в том птичьем возрасте, когда родительскую клетку на миг нельзя оставлять не запертой. Сам он был экономистом по профессии, а по призванию — философом, изрядным болтуном, как считал Мурзин. В общем, знатоком всего, как и большинство русских интеллигентов. Пока Серега сидел на государственном коште, совмещать обязанности с привязанностями было одно удовольствие. А когда социалистическая лафа кончилась, пришлось всерьез заняться вопросами экономики, благо на толковых экономистов возник в государстве невиданный спрос. Ему предлагали прибыльные места в частных фирмах, раза два он соглашался, но быстро уходил, поскольку от него требовалось не столько прояснять экономические законы, сколько закрывать глаза на их нарушение. Одно время Сергей вел даже какие-то полуподпольные курсы, где, как он говорил, учил воров-бизнесменов азам неворовской экономики. Одним словом, работой он был не больно обременен, часто сиживал дома, и Мурзин рассчитывал дозвониться до него.

Очередей на междугородном переговорном никаких не было — дороговиза отвадила охотников поболтать по телефону с дальними родственниками, и Мурзин уже через минуту слушал длинные гудки телефона. Долго никто не подходил, и он собрался было положить трубку, как услышал задыхающийся и все же знакомо насмешливый голос:

— Кому я понадобился?

Точно, Серега, хоть и охрипший отчего-то. Его коронная фраза.

— Ты что, спишь?

— Сашка? О, черт, и ты туда же!

— Что значит "туда же"?

— Понимаешь, что-то таинственное происходит. Стоит только зайти в туалет, как обязательно звонят. Что бы это значило?

— Тут могут быть две причины, — серьезно начал объяснять Мурзин. — Или у тебя много любовниц и они звонят непрерывно, или ты с утра до вечера, извини, сидишь там. Впрочем, есть средство. Бери с собой телефон. Сразу перестанут звонить.

— Проверено на себе? — съязвил Сергей.

— Неважно.

— Ну, ладно. А чего звонишь-то?

— Во-первых, здравствуй.

— Здорово живешь. Ты в Москве? Чего делаешь?

— У меня похороны.

— У тебя?!

— Не ерничай, друга у меня убили.

— Извини.

— Повидаться надо.

— Приезжай. Буду рад.

— Уже еду. Через полчаса буду на «Щелковской», а там с автовокзала на автобусе. Жди.

Повесив трубку, он вышел из кабины в кондиционерную прохладу зала, постоял, подумал, кому бы еще позвонить. Надо бы в Одессу, Маковецкому, да как поздравлять, когда тут траур? Надо бы сообщить, что его милиция ждет не дождется, да он, поди, и сам это знает. А главное — нет телефона. Московская квартира Маковецкого не отвечает, а номер одесского телефона он оставить не догадался. Или не захотел? Вполне возможно. Милиция может ведь запросто на свадьбу заявиться, с нее станется.

Тверская оглушила шумом и зноем. Мурзин купил мороженое и, поскольку сесть тут было не на что, прислонился спиной к прогретой стенке. И сразу почувствовал: что-то не в порядке. Оттолкнулся от стены и понял: пусто в заднем кармане брюк. Купленный только что толстый блокнот выпасть никак не мог: ничего еще из этого кармана не выпадало. Значит, вытащили? Сделать это могли только те двое, любители газет, что подсели к нему на Тверском бульваре.